Если Бог есть, то все позволено

Марина Давыдова, обозреватель отдела культуры

В русском театре случился бум Достоевского. Его ставят и ставят. Только за последние два месяца сразу три постановки, в том числе "Нелепая поэмка" Камы Гинкаса - одно из главных событий сезона. В подобных случаях принято писать, как актуален востребованный автор (в сходных выражениях рассуждали недавно о бешеной популярности пьес Островского - мол, новоявленное купечество глядится в него как в зеркало). Но с Достоевским не так. Чем больше думаешь о современной жизни, тем яснее становится, что историософия Федора Михайловича не подтверждается бурно цветущей реальностью. Более того, некоторые казавшиеся неопровержимыми тезисы опровергнуты ею оглушительно. Первый из них — выведение нравственности из веры в Бога. В человека, думающего лишь о нуждах земных и забывшего о мире горнем, вселяется бес — бес социализма: абсолютная зацикленность на новом обустройстве социума, ради которого никого и ничего не жалко. Эта идея нашла блестящее подтверждение в истории России, где построенное на крови здание социализма действительно легко объяснить атеистическим бесовством. Но с секулярной цивилизацией Запада все обстоит куда сложнее.

Порой поражаешься, насколько нравственно нынешнее европейское общество, напрочь забывшее о мире горнем. Иногда нравственно себе же в ущерб и во зло. Именно в этом обществе отменили смертную казнь, стали заботиться об инвалидах, сирых и убогих, постановили гуманно относиться к сумасшедшим и заключенным... В нем до сих пор, хоть и из последних сил, пытаются блюсти права эмигрантов из стран "третьего мира", хотя, судя по всему, это может стоить означенной цивилизации всей ее цивилизации. В спектакле "Нелепая поэмка" отвратительная толпа жаждет хлеба и зрелищ и готова за них продать и душу, и родных маму с папой. Вот оно, человечество, отпавшее от Бога. Не знаю, где именно была подсмотрена режиссером эта толпа, но точно не в сытых и вполне себе гуманных европейских странах. "А вот тут, под аркадами, у нас кормят бомжей", — говорит мне знакомая итальянка, с которой мы гуляем по божественно красивой Вероне. "Католики?" — "Ну почему же. Общественные организации". Секулярное общество пытается жить в соответствии с божественными заповедями вне Бога. Нельзя сказать, что у него всегда это получается. Но у кого получается лучше?

В нынешних обстоятельствах этот вопрос совсем не кажется праздным. Противником европейского мира, к которому и так и сяк пытается примкнуть изгнавшая из себя беса социализма Россия, оказался другой мир, насквозь пронизанный острым религиозным переживанием. Первый поставил во главу угла человека с его низкими нуждами. Второй — Бога со всеми его предписаниями. Первый, образно говоря, абсолютизировал горизонталь (этот самый дольний мир). Второй — вертикаль. Во втором мире действительно многое не позволено. Ну там, пить-курить. На представителей противоположного и своего собственного пола засматриваться. Излишествам всяким нехорошим предаваться. Но убийство (смертную казнь) в нем не отменили. Заключенных не балуют. Почувствовав себя обиженными, жгут посольства. Впрочем, это не главное.

Иван Карамазов иллюстрирует свой тезис о "слезинке ребенка" душераздирающими историями. В спектакле того же Гинкаса исполнитель роли Ивана сам плакал, рассказывая их. Вот вам, однако, рассказ одного из очевидцев бесланской трагедии, который Ивану Карамазову не приснился бы в самом страшном сне. В тот момент, когда начался штурм, дети стали метаться в ужасе. "Иди ко мне, я тебя спасу", — крикнул один из шахидов насмерть перепуганному мальчику, искавшему хоть какой-то помощи. Ребенок бросился к нему. Шахид взорвал себя вместе с мальчиком. Он не лукавил. В такие минуты не до лукавства. Он — завороженный миром горним — и впрямь был уверен, что они оба отправятся на небеса. Он знал, что если Бог есть, то ему такое позволено.

То, что этика и религия — вещи, сопряженные друг с другом, было и остается для всех, кто обращается к Достоевскому, незыблемой истиной. Между тем весь ХХ век, словно испытывая тезисы великого писателя на прочность, доказывает нам, что неверие, равно как и вера, не может само по себе быть основой разумного обустройства жизни (да и не странно ли связывать столь высокое состояние души, как вера в Бога, с такими утилитарными в сущности нуждами, как обустройство жизни?). На атеистическом фундаменте были построены в прошлом столетии и совершенно безнравственные режимы, и чрезвычайно гуманные. Истовая вера одушевляет и мистически настроенных суфиев, и воинственно настроенных террористов, и мать Терезу, и протестантских фундаменталистов, устраивающих взрывы абортариев. Вера не есть залог нравственности, отсутствие ее — непременный путь к моральному разложению. Тут действует иная, куда более сложная диалектика. Вот неизбежный вывод, который делаешь, бросая взгляд на новейшую историю. Думаю, не учитывая этого нашего сегодняшнего знания, ставить Достоевского уже невозможно.

Оригинал статьи находится на сайте Известия