| Поделиться статьей: | | Статьи Послать ссылку другу  Мир сегодня > ЛЕОНИД ЕНГИБАРОВ. Человек, который умел пониматьМария Романушко
15 марта 2010 года ему исполнилось бы 75 лет... Клоун и поэт Леонид Енгибаров ушёл от нас в 1972 году. Тридцатисемилетним. Таким и останется в памяти тех, кто его видел на манеже и на эстраде. К счастью, есть фильмы и записи его выступлений — не очень много, но всё же. А ещё остались его новеллы — короткие, пронзительные. В них — живая душа доброго, нежного и ранимого человека, великого художника. Артиста в самом высоком смысле этого слова. На спектаклях которого зрители смеялись и плакали, обретая новое зрение, новое понимание вещей и явлений. Марсель Марсо называл его «гением пантомимы», «великим поэтом движения». Чехи окрестили его «клоуном с осенью в сердце», и это стало его вторым именем. Хотя на самом деле у Леонида Енгибарова много имён, и по каждому из них его можно узнать. Потому что ни о ком, кроме него, нельзя сказать: клоун-поэт, клоун-романтик, клоун-лирик, думающий клоун, клоун-интеллектуал, клоун-философ, грустный клоун... А Ролан Быков настаивал на том, что Енгибаров — солнечный клоун! И всё это в нём присутствовало: и осенняя грусть, и поэзия, и философия, и романтизм — и много света, много солнца!.. ***В жизни у каждого человека бывает встреча, которая определяет всю его дальнейшую жизнь. Была такая встреча и у меня. Мне выпало огромное счастье — знать Леонида Енгибарова, видеть его в манеже, общаться с ним. Когда мы познакомились, мне было всего семнадцать лет, а он к тому времени был уже знаменит. Уже вышли на экраны фильмы с его участием — «Путь на арену», «Тени забытых предков» и «Леонид Енгибаров, знакомьтесь!». А на Международном конкурсе клоунов в Праге, в 1964 году, он был признан лучшим клоуном мира. ...Впервые я увидела его на манеже старого сочинского цирка. Это был сентябрь 1967 года. Леонид Енгибаров не был похож на клоунов, к которым привыкла публика. В костюме его не было ничего нарочито смешного. Чёрные брюки на одной лямочке. Жёлтая, в чёрно-красную полоску, футболка. На шее — тёмно-синяя косынка в белый горошек. И башмаки, великоватые, с слегка задранными носами. Вот только эта лямочка да башмаки выдавали в нём клоуна. Иногда в костюм вносились дополнения. Чёрный пиджак. Чёрная шляпа. Чёрный дырявый зонт.
Работал Енгибаров без грима. Его бледное, оттенённое чёрными волосами лицо, будто нарисованное тушью, было настолько выразительно, что не нуждалось в гриме. И странным образом уживались на этом лице грустные глаза и детская, озорная улыбка... На алом ковре манежа — строгая, графически завершённая фигура Енгибарова звучала романтическим диссонансом! Да-да, именно звучала! Каждый его шаг, каждый жест сильных и выразительных рук, каждое движение — звучало законченной музыкальной фразой, было полно значения и смысла... Слова были излишни — и потому Енгибаров не произносил на манеже ни слова. За весь спектакль — ни слова. Но молчание его было красноречивее всяких слов. Вот Енгибаров выбегает со скрипкой в руках. Видимая канва номера — проста, незамысловата: клоун хочет сыграть на скрипке. Но где же смычок? Быть может, в кармане? Или под башмаком? Идёт уморительная возня с нотным листом, скрипкой и смычком — ему никак не удаётся приладить всё к месту... ну, наконец-то! Всё на своих местах, и можно бы начать. Чего же клоун теперь медлит? На его лице смущение и растерянность... Да он, кажется, просто не умеет играть! Неловким движением касается он струн, и... скрипка взрывается в его руках! Разваливается на жалкие обломки... Клоун потрясён... он не хочет верить своим глазам — не хочет верить в гибель скрипки. Но, к сожалению, это — не сон. Плача, прижав сломанную скрипку к груди, клоун уходит с манежа. И щемяще-грустная мелодия звучит как заключительный аккорд этой далеко не смешной клоунады. Каждый из сидящих в зале чувствовал себя как бы застигнутым врасплох. Енгибаров выпадал из циркового праздника. Как попало в круговерть карнавала это лицо без маски? Оно тревожило, брало за душу... А ведь это не просто скрипка! — подумалось мне. Это — Несбывшееся! Оно позвало человека — и он рванулся к нему. Он скрывает свою неуверенность за комическими пассажами: пусть думают, что он не всерьёз, пусть! А сам мысленно просит Скрипку, заклинает её, чтобы отозвалась, заговорила... а вдруг и на самом деле отзовётся? Вдруг случится такое чудо?
Но чуда не случилось. Скрипка не запела. Смеха в зале не было. Не было и аплодисментов. Клоун Леонид Енгибаров так весь вечер и работал — в недоумённой тишине зала. В это трудно поверить сегодня: что когда-то публика не принимала его. Курортная, жаждущая лёгких развлечений публика. Интеллектуальный клоун — это было выше её запросов. Реденькие, жидкие хлопки провожали Енгибарова за кулисы... Я отбила себе ладони, стараясь заглушить тишину зала. Тишину непонимания. На меня удивлённо оглядывались. Выходит, он выступает для меня одной?.. От этой дерзкой мысли я даже похолодела. А ведь на самом деле всё было по-настоящему смешно! Енгибаров чувствовал душу вещей и умел приоткрыть её. Каждый предмет в его руках делался говорящим, многоликим — будь то метла, шляпа, микрофон или три зонтика. Нет, это был не просто реквизит клоуна. Вещи стали его чуткими, отзывчивыми партнёрами. На них-то Енгибаров и переложил свою, неизбежную для комика, функцию — веселить. И они это делали превосходно! Башмаки его были каждый со своим характером. Метла превращалась то в винтовку, то в хоккейную клюшку, то в обезумевшую гитару... тросточка — в шпагу, жилетка — в плащ тореадора. А три зонтика... Три маленьких друга, безмолвные, но всё понимающие, они летали в его руках как будто сами, без его помощи, они веселили и поддерживали, как умеют поддержать только самые верные товарищи. Тогда, осенью, у моря, мне показалось, что ближе, чем они, никого у Енгибарова нет. Только они — три маленьких друга, которые не предадут, не солгут, не отвернутся... В тот вечер я вышла из цирка другим человеком, Енгибаров подарил мне новый слух, новое зрение. У меня началась новая жизнь — невидимая для постороннего глаза. Музыка, подаренная мне грустным клоуном, не отпускала меня. Эта музыка была для меня. Обо мне. Никогда за мои семнадцать лет жизни у меня ещё не было ощущения, что меня понимают. Понимают, как трудно в этой жизни быть «белой вороной». Понимают всю глубину моего одиночества. Понимают мою тоску о Несбывшемся. Тоску о настоящей дружбе. О вере. О любви... У меня не было человека, с кем я могла бы говорить открыто о том, что меня мучило, не страшась быть непонятой. Была только поэзия — своей тетрадке я доверяла тайны своей души.
Поэтому молчаливый монолог Енгибарова на манеже я восприняла как адресованный лично мне. С той минуты он превратился в наш диалог. И этот диалог длится уже более сорока лет. ***В следующий раз я пришла на спектакль уже с цветами. Для клоуна. И опять была в плену его музыки! Енгибаров был главным действующим лицом циркового спектакля. Он мог быть и его единственным лицом. Потому что он был всем! Он был виртуозным жонглёром (ах, как он жонглировал зонтиками!), он был потрясающим эквилибристом (никто ещё в ту пору не балансировал на пяти катушках!), он был гениальным акробатом (никто в ту пору не умел ещё делать стойку «крокодил» на одной руке!), он был непревзойдённым пародистом (когда он шёл по канату, расстеленному на ковре, это захватывало зрителей больше, чем когда канатоходец шёл по канату, натянутому над манежем). И при этом каждая его реприза была пронизана мыслью. ...Уходит печально с манежа акробат, чьё искусство зрители оценили, но слишком поздно: он уже ничему не верит, не верит в свой успех. ...Взрывается в руках клоуна скрипка — и мне открывают всё новые и новые смыслы этой клоунады. Скрипка — это Любовь, превращённая в игрушку, которая долго терпит, а потом гибнет... Скрипка — это Душа человека. К которой надо относиться бережно и всерьёз, а иначе она так ничего и не расскажет о себе миру. ...Разбиваются, одна за другой, в руках клоуна тарелки... Но разве это тарелки? Это — несбывшиеся надежды. Мир — хрупок, душа человека — ранима, человек — бесконечно одинок... Об этом говорил клоун с манежа. Говорил молча, без слов. После клоунады «Бокс» я выбежала на манеж с цветами для Леонида Енгибарова. Мы стояли посреди красного манежа, в горячем свете софитов, говорили друг другу хорошие слова и никак не могли разойтись...
***С того дня мы стали, встречаясь на улице, здороваться и улыбаться друг другу, как добрые знакомые. А однажды он подошёл ко мне и заговорил. Я стояла с газетой в руке и читала свою собственную новеллу, которую в этой газете опубликовали. Новелла была о любви, об осени, о поэзии и об одиночестве. Она называлась «Возвращение». — Что вы читаете? — спросил он. Ему, заядлому книгочею, стало любопытно. Я ответила. — А мне можно прочесть? — спросил он. — Конечно. Он читал... Мне показалось — очень долго. А я волновалась, как ещё никогда в жизни... Наконец, он поднял на меня глаза. Смотрел удивлённо и молчал. — Не понравилось? — спросила я, чувствуя, как сердце улетает куда-то в пропасть. — Наоборот. Очень понравилось! — сказал он и улыбнулся удивительной своей улыбкой, улыбкой не просто знакомого, но друга. В ту минуту я ещё не знала, насколько он меня понимает. Насколько близко ему всё то, о чём я написала в своей новелле. Ещё не знала, насколько мы с ним похожи и близки — по судьбе, по характеру, по пристрастиям. Ещё не знала, что он так же, как я, любит осень, любит бродить под дождями, обожает поэзию и жить не может без музыки. Ещё не знала, что детство его и моё удивительно похожи, хотя мы были людьми разных поколений — пятнадцать лет разницы в возрасте, и родились в разных городах, но при этом мы были как из одного гнезда: из старого дома со скрипуче-певучими полами и теплом ласковой печки, и чугунной колонкой на улице, с неумолкающим стуком швейной машинки, под который мы оба любили засыпать, слыша в этом стуке — стук вагонных колёс и сладко мечтая о путешествиях... (Его мама и моя бабушка были портнихами.) Ещё не знала, что он, так же как я, с детства любит сказочника Андерсена, море и Грина. Я многого ещё не знала в ту минуту. Но его понимающая улыбка — была как распахнувшаяся дверь в его жизнь. Его улыбка приглашала меня войти. Он мне доверял.
— А ведь мы с вами — коллеги, — сказал он, улыбаясь. — Я тоже пишу новеллы. Хотите, прочту одну? Самую короткую... И он прочёл мне «Карманного вора»: Его новелла была удивительно созвучна моей. В ту минуту мы ощутили родство наших душ. В ту минуту родилась наша дружба. — Ты придёшь ещё в цирк? — спросил он. — Мы уезжаем скоро. — Жаль... ***Прошло два с половиной года, и мы вновь встретились, уже в Москве. Енгибаров приехал на гастроли. Он выступал в старом цирке на Цветном бульваре. Незабываемые пять месяцев — март-июль 1970 года... Каждый день — аншлаг. Купить билеты в кассе было практически невозможно. О, сколько вечеров провела я на стоптанных ступенях цирка, «стреляя» лишний билетик! — Опять на спектакль пришла? не надоело ещё? — улыбался он удивительной своей улыбкой.
— Никогда не надоест. — Спасибо тебе. — Мне-то за что? — удивлялась я. — Понимаешь, это так важно, когда в зале свой человек, который тебя понимает. Тогда и работается совсем по-другому. Хотя в Москве его принимали прекрасно! Зрители шли «на Енгибарова». Овации, горы цветов... Москва его обожала. Так же как Одесса, Прага, Питер, Варшава. И при этом ему необходимо было, чтобы в зале был свой человек, который понимает. По сути, он всегда работал для одного-единственного человека, который понимает. Выходя на манеж, он искал взглядом это лицо, эти глаза, к которым мог обратиться, которым мог открыть свою душу. Многим, кому посчастливилось быть его доверенными на три часа спектакля, понимали его пантомимы как послание. Для многих начинался новый отсчёт времени. Происходил новый поворот в жизни. Видя, как он сгорает на манеже, сгорает каждый вечер, я отчётливо понимала, что по-другому жить просто невозможно. Не имеет смысла. ***А летом 1971 года Енгибаров вновь был в Москве. Он создал свой маленький театр, они репетировали в Марьиной Роще. Я ходила на репетиции спектакля «Причуды клоуна», и он во время репетиций часто спрашивал меня: «Ну, что скажешь? Так лучше?» Меня поражало это его умение — общаться на равных. И эта его постоянная жажда понимания. Ему необходимо было быть услышанным и понятым. Без этого то, что он делал, утрачивало для него смысл. Он звал меня к себе в театр. Но... я подумала — и отказалась. Он ведь сам учил меня всей своей жизнью: каждый должен идти своей дорогой... Ему нравились мои стихи. Он хотел, чтобы у меня были книги. И я пообещала ему: «Будут!» Я ещё не знала тогда, как это трудно — издать книгу в той стране и в той эпохе, в которой мы тогда все жили. Далеко не все стихи, которые я Енгибарову посвящала, я ему показывала. Я думала: «Вот выйдет книга — и он прочтёт». Но книга выйти не успела — и он их так никогда и не прочёл... ***С тех пор прошло много лет. Сменилась эпоха. Вышли мои книги. Так что я выполнила обещание, данное ему когда-то. Первые стихи я написала о своём любимом клоуне ещё тогда — в Сочи, 43 года назад... Особенно ему нравились вот эти:
Шуты смеются сквозь слёзы. Но что увидишь под гримом? Шутам не бросают розы К ногам, — а хохочут в спину! Такая у них работа. Они выбирают — сами. Но только, о ради Бога, Не нужно завидовать славе. Работа — каких не много. Ей жизнь отдана — до капли. Но только, о ради Бога, Не нужно над ними плакать, Когда увидишь без грима Шута... ***Идут годы, десятилетия... Леонида Енгибарова нет на земле уже 37 лет, но общение наше не прерывается, а дружба только крепнет. Сегодня я ещё лучше понимаю его и продолжаю открывать в его творчестве всё новые глубины. И я хорошо усвоила его заветы: «Не всё в жизни можно стричь, а уж тем более — под одну гребёнку», «Не обижайте человека. А вдруг он Моцарт?..» Его заветы помогли мне вырастить моих детей, ни в чём их не подстригая под общую гребёнку и не убивая в их душах Моцарта. И я знаю: чтобы увидеть белоснежную цветущую яблоню на пыльном, грязном откосе, — нужно проделать долгий путь. В моём доме, над кроватью дочери, висят скрипка Великого Клоуна и его афиша. Когда Ксюша была ещё малышкой, я её научила понимать смысл енгибаровских клоунад и пантомим. Когда дочери было семь лет, мы с ней придумали спектакль «Не умрёт клоун», посвящённый Енгибарову, и показывали его на разных площадках. А когда Ксюше было десять лет, мы с ней сделали анимационный фильм «Звёздный клоун», посвящённый Леониду Енгибарову. ***Он не боялся бедности и одиночества. Не боялся быть собой. Не боялся делать то, во что верил. Мальчишка из Марьиной Рощи, сын повара и портнихи, всю жизнь проживший в трущобном домишке на окраине Москвы, он ходил по этой земле пешком, не обременённый лимузинами, дачами, яхтами. Но зато он умел сочинять грустные и весёлые сказки, а в своих клоунадах и пантомимах умел показать — без слов — всю глубину человеческого сердца и сделать людей счастливыми. Хотя зрители при этом часто плакали...
Фотографии М. Романушко и из семейных архивов Людмилы Бобарыкиной и Пэтэра Поппера. Обсудить статью в сообществе читателей журнала «Человек без границ» Подписаться на журнал «Человек без границ» Журнал "Человек без границ". При цитировании материалов ссылка обязательна. Mailto: admin@manwb.ru __________ ___ | ||||||||||||||||||||||
