Для меня музыка - это религия

Вера Васильевна Горностаева

Сегодня у нас в гостях Народная артистка России, профессор Московской консерватории Вера Васильевна Горностаева. Ее удивительное обаяние покоряет при первой же встрече, и это не простой дар общения, а чудесная магия принципов и убеждений, которыми живет эта очаровательная, хрупкая женщина. И не только живет, но и щедро делится со своими многочисленными учениками. Хороший музыкальный педагог не просто профессионал, но в первую очередь личность. И неудивительно, что речь сегодня будет идти не только о музыке...

• Вера Васильевна, как вы стали музыкантом? Это мечта всей жизни, или так сложились обстоятельства?

Это не мечта, так сложились обстоятельства. Мои обстоятельства! Дело в том, что моя мать тоже закончила консерваторию. Была пианисткой, преподавала в детской музыкальной школе, и, когда мне исполнилось семь лет — не пять, не шесть, это сейчас принято рано начинать учить, — только тогда она задумалась: а не стоит ли меня учить музыке? Мама отвела меня к своей подруге Нине Соломоновне Конторович, очень хорошему педагогу, и попросила проверить, есть ли у меня слух. Та сыграла мне мелодию, но я не смогла ее спеть (у меня всю жизнь не было этой способности), и Нина Соломоновна сказала маме: «Не мучай ты ее, у нее слуха нет». И меня оставили в покое. Я была предоставлена самой себе, и у меня была, как сказал поэт, «одна, но пламенная страсть» — я читала. С утра до вечера и с вечера до утра. Хватала все взрослые книги, где только могла...

Однажды мама вернулась домой раньше обычного и услышала звуки танго из кинофильма «Петер» (в то время он был очень популярен): его играла я и больше всего гордилась тем, что могу играть с левой рукой, то есть я сама подобрала гармонию, это было мое счастье. Мама вдруг поняла, что они с Ниной Соломоновной ошиблись, потому что без слуха такое сделать невозможно, схватила меня, отвела к другому педагогу, и я поступила в музыкальную школу.

Я была крайне нерадива, совершенно не хотела заниматься. У нас была домработница Васена, мама поручила ей отмечать, когда я сяду за фортепиано и когда встану, то есть время моих занятий; вечером мама приходила домой, и Васена ей докладывала: «Верочка играла сегодня три часа».

Музыкант — это, прежде всего, честный человек

А я ставила на пюпитр какую-нибудь книжку, играла какую-то ерунду: просто нажимала клавиши, — а сама читала. Вот так тихо обманывала свою маму. Но все-таки на занятиях какие-то мои музыкальные способности проявлялись, потому что об этом говорили маме.

А потом я попала в совершенно комическую ситуацию: мне задали играть известную Сонатину фа-мажор Бетховена. По лености своей ноты в библиотеке я вовремя не взяла и вывернулась так: я эту сонатину подобрала по слуху (ее часто играли мамины ученики, приходившие к нам домой, и я ее запомнила), ноѕ перепутала тональности — подобрала ее в соль-мажоре и была очень собой довольна. Выучила сонатину наизусть и, гордая, пришла к своей учительнице Екатерине Клавдиевне. Это был замечательнейший человек, женщина цветаевского темперамента, у нее была высокая, красивейшая душа, я ее имя берегу в памяти с любовью, что-то очень важное в ее преподавании осталось мне в подарок.

Так вот, я пришла на занятие, Екатерина Клавдиевна спрашивает ноты. «Я забыла ноты дома, но знаю сонатину наизусть», — врала я. «Ну, садись, играй». Сажусь, играю. При первых же звуках моя бедная учительница понимает мой обман и одновременно думает: «И еще говорили, что у девочки нет слуха!» Но когда я закончила, мне влетело! Я сидела зареванная. Меня справедливо назвали лгунишкой, мне было сказано, что из меня никогда не выйдет настоящего музыканта, потому что музыкант — это, прежде всего, честный человек. В общем, Екатерина Клавдиевна отправила меня с двойкой домой, а сама позвонила маме. Дома, конечно, тоже был неприятный разговор, но этот эпизод решил мою дальнейшую судьбу, потому что стало ясно, что меня нужно серьезно учить. И Екатерина Клавдиевна отвела меня в Центральную музыкальную школу. И вместе с ЦМШ нас эвакуировали в Пензу, когда началась война.

Не такая уж гладкая у меня биография! Моя страсть к чтению постоянно мешала мне, я сбегала с занятий музыкой, обманывала маму: ходила не в музыкальную школу, а в библиотеку. И тогда, в том возрасте, читала все подряд. Я даже сейчас помню корешки этих старых изданий «Брокгауза и Эфрона»: Шиллер, Шекспир, Гюго... Что я в них понимала? Все понимала! Я вообще не вижу разницы между детским и взрослым чтением, потому что, когда человек уже по-настоящему пристрастился к книгам, он в них понимает что-то свое.

А после ЦМШ я попала в класс величайшего мастера Генриха Густавовича Нейгауза. И мои литературные пристрастия чрезвычайно совпали с его, потому что он был тоже литературно заряжен.

• А сегодня что вам дороже — музыка или слово?

Мне очень трудно ответить... Может быть, слово. Я к нему чрезвычайно привязана. Года два назад один журналист задал мне неожиданный, ошеломивший меня своей внезапностью вопрос: «Что вы любите больше всего в жизни?» Я думала, что же сказать. Ну, скажу: «Музыку» — это ведь банально, музыкант должен любить музыку. Я задумалась и вдруг ответила — я бы и сейчас повторила то же: «Русский язык». Потому что это язык величайшей литературы. Потому что на этом языке говорит мой народ. На этом языке я преподаю. Это моя родина — русский язык. Это то пространство, в котором я себя чувствую очень хорошо, очень дорогое для меня пространство. Я говорю не только о литературе. Я говорю и о простой человеческой речи. Может быть, это шло от отца, потому что у нас в семье относились к языку очень бережно. Папа терпеть не мог, когда кто-нибудь неточно выражал свои мысли. И я привыкла к тому, что это важно, и с годами это не ушло.

• В своей книге «Два часа после концерта» вы рассказываете о Рихтере, Нейгаузе, которого вспомнили и сейчас... А теперь в трудных ситуациях, когда надо плыть против течения, их пример, их выбор помогают вам? Или сейчас другое время, и все это неактуально?

Сейчас не другое время. Время всегда предлагает выбор. Один делает политическую карьеру, добивается каких-то привилегий, денег. Другой ничего не получает, но сохраняет себя как художника, как человека. Таким был Нейгауз — отсидевший в тюрьме, между прочим. Таким был Рихтер — о его жизни вышел фильм, страшный фильм, это исповедь человека, который перед смертью все-таки рассказал о своей жизни, о том, что пережил он, казавшийся всегда таким сдержанным, таким деликатным, таким спокойным. Такой была Мария Гринберг — о ней меньше знают, она тоже прожила трудную жизнь. Ее муж сидел в тюрьме, она сама была в опале, как и многие.

Как не вспоминать этих людей? Помогают ли они мне? Да! Их жизненный выбор и качества их души помогают хоть немного быть на них похожей. Это не всегда просто — они задают очень высокую планку.

• Какие воспоминания о них дороже всего вашему сердцу?

Их столько, этих воспоминаний! Генрих Густавович Нейгауз прожил сложную жизнь. Кто он у нас? Народный артист РСФСР, до «СССР» не дотянул. Смешно сказать! Нейгауз, которого знал весь мир!

Когда немцев погнали от Москвы, из их бумаг (они же все аккуратно записывали и планировали) выяснилось, что мюзик-директором Москвы они хотели назначить Генриха Нейгауза. Естественно, Нейгауз об этом ничего не знал. Он ненавидел фашизм, у человека такой культуры не могло быть ничего общего с фашизмом! Но советские власти предложили ему немедленно покинуть Москву. Он ответил: «Я не покину Москву только по одной причине: у моего сына Стасика туберкулез позвоночника, врачи запретили его трогать с места, я не могу бросить его одного в Москве под бомбежками». Его тут же арестовали. Потом он вспоминал об этом, как и обо всем, с юмором, говорил: «Отель "Лубянка"». Ему повезло: какой-то добрый человек дал ему полное собрание сочинений Пушкина. Он год общался с Пушкиным, сидя в одиночной камере, и выучил наизусть сначала все стихи, потом всю прозу. Его все-таки выслали из Москвы и отправили бы в лагеря... Но в это дело вмешался человек из окружения Сталина и вымолил Нейгауза. За него вступились и ученики, и Генриху Густавовичу разрешили остаться в Свердловске.

• Вера Васильевна, сейчас много обсуждают, каким должно быть настоящее искусство, что оно должно нести, к чему побуждать. А что об этом думаете вы?

Я думаю, что настоящее искусство всегда обращено к Богу. Для меня музыка — это религия. Человек становится религиозным не только благодаря воспитанию. Он может стать религиозным, если реставрирует иконы или очень много играет Баха. Я знаю такие случаи. То есть музыка сродни религии, в ней есть обращение к Богу. Даже совсем маленькие дети чувствуют это — чувствуют, понимают, передают. Плохо, когда у музыканта этого нет.

Где-то сказано (это я не придумала), что дьявол и Бог живут в каждом человеке — одна черта в нем от Бога, другая от дьявола. Поэтому не все искусство божественно. Дьявол в музыке отражен так же мощно, потому что он вторая сторона Бога. Если бы не было дьявола, мы бы не так ощущали Бога.
Каким должно быть настоящее искусство? Настоящим! Не фальшивым, не поддельным. Ведь слушателя прежде всего захватывает состояние, которое вложил Шопен, или Рахманинов, или Чайковский, или Бах в свою музыку. И он слышит, как пианист играет и что он за человек.

• В Древней Греции искусство имело сильнейшее воспитательное значение, и греки знали, какая музыка воспитывала в человеке то или иное качество души. Если обратиться к богатому музыкальному наследию нашего времени — какую музыку вы бы порекомендовали слушать и исполнять для воспитания благородного, справедливого, сильного духом человека?

Если говорить о «нашем времени», то Шостакович, Прокофьев и Стравинский — это три великих композитора XX столетия. Конечно, были другие очень крупные композиторы, но все-таки Шостаковича пока никто не перепрыгнул.

Русская фортепианная школа существует и будет существовать. подтверждение этому - ученики Веры Васильевны, живущие в разных странах мира. На фоото В. Горностаева с ученицей Аяко Уехара и М. Ростроповичем

А о сильнейшем воспитательном значении искусства я скажу даже больше — с искусства, с культуры должно начаться возрождение России. Наш народ нуждается в этом. Его очень долго лишали этого. И нам, людям культуры: музыкантам, художникам, журналистам, — надо всеми силами приобщать людей к культуре. Это и будет воспитательная роль искусства!

Если слушать каждый день Баха, это очень много! Вчера мы пересматривали «Солярис» Тарковского, в нем лейтмотивом звучит Хоральная прелюдия F-moll. Наверное, что-то очень важное она несет в этом фильме, как и гениальное полотно Брейгеля «Охотники на снегу». Тарковский мог бы сделать просто великое кино, но нет! Ему понадобился Брейгель, ему понадобился Бах... Они рядом были! И природа, какая там природа! Она тоже воспитывает, если только научиться ее понимать. Когда мы захотим сохранить всю эту красоту, нам не придет в голову бросать мусор на пол.

• Что нужно, чтобы возродить духовность в России?

Нужно нести эту духовность через то, что мы умеем делать: через книги, журналы, замечательные предметы искусства. Мне кажется, что, приобщая таким образом людей к духовности, мы можем спасти нашу многострадальную Россию.

Меня 18 лет никуда не выпускали, и, когда я, наконец, выехала за границу, у меня брали интервью. Уже поздно вечером журналистка выключила микрофон и попросила:
— Можно задать вам еще один вопрос, не для записи?
Я говорю:
— Спрашивайте.
— Понимаете, это вопрос щекотливый, тонкий.
— Спрашивайте, а то скоро полночь, мне завтра еще работать.
— Я хотела спросить... Вы не обидитесь?
— Нет, не обижусь.
— Как в вашей стране, такой нецивилизованной... такой дремучей... Как в такой стране могла родиться такая великая культура?
— Теперь я вас спрошу и вопросом своим, может быть, дам ответ... Скажите: мог ли Достоевский родиться в Голландии?
— То есть вы хотите сказать, что экстремальность ситуации способствует развитию культуры?
— Это я и хочу сказать. Милошу Форману, например, чтобы снять гениальный фильм «Пролетая над гнездом кукушки», пришлось поместить своих героев в сумасшедший дом. А нам не надо ничего придумывать.

• Вера Васильевна, что помогает вам в жизни, каково ваше жизненное кредо?

Можно сказать что-нибудь красивое, но не хочется... Что мне помогает? Смирение. Я раньше не понимала, насколько оно важно. Потому что гордыня — это величайшее зло. Гордыня в каждом из нас есть, и ее надо уметь распознать. Что такое гордыня? Когда вы считаете себя умнее других, удачливее, талантливее, лучше. Так нельзя! А смирение дает нам право любить, помогает принять свою судьбу.

• И последний вопрос. Русская фортепианная школа — это легендарное прошлое, это настоящее или будущее?

Я пять лет работала в Палермо, потом пять лет в Мюнхене, кроме того, я каждый год в июле веду мастер-классы на фестивале во Франции и, наконец, 15 лет работаю в Японии. Результат моей работы — Первая премия на Международном конкурсе имени Чайковского Аяко Уехары, девочки, которую я учила с 10 лет. Я не хвастаю, я хочу дать понять, что имею право говорить о русской школе. Потому что могу сравнить ее с итальянской, немецкой, американской, японской, французской школами, благодаря многолетнему труду там.

И я утверждаю, что русскую школу уничтожить никому не удалось. Она существует и будет существовать. Я многие годы была председателем жюри телевизионного конкурса «Щелкунчик», где выступают детишки из всех городов России. Маленькие дети из глубинки, с Урала, из Сибири, играют очень хорошо. Там это не погибает, а расцветает! Вот почему я часто вспоминаю тот разговор с журналисткой: в российской глубинке ситуация более экстремальная, чем в Москве. Педагоги там живут трудно, и в них эта экстремальная жизнь рождает потребность преподавать. И когда к ним приходит талантливый ребенок, они всю душу вкладывают в работу с ним. В России до сих пор высокий уровень преподавания. Поэтому русская фортепианная школа — это вовсе не «легендарное», а реальное понятие. Что будет завтра? Не знаю.

Видео. Встреча с Верой Васильевной Горностаевой. Часть 1

Подписаться на журнал "Человек без границ"