Знание и мировоззрение

Алексей Козырев

Православие в школу?

Религия и школа: эффективное сотрудничество или порождение монстров?

В последнее время во взаимоотношениях светского образования и религии в России обозначилось несколько основных проблем. Нужно ли преподавать религию в школе? Следует ли приравнивать научные степени светских вузов и духовных академий? Нужно ли открывать богословские факультеты в светских вузах? Церковь на эти вопросы отвечает утвердительно. Но что думают по этому поводу светские ученые? «НГР» совместно с философским факультетом МГУ провели круглый стол, посвященный проблеме взаимоотношений религии и светского образования. В круглом столе приняли участие проректор МГУ, декан философского факультета, профессор Владимир Миронов, доцент кафедры философии религии и религиоведения философского факультета МГУ Александр Красников, доцент кафедры истории русской философии философского факультета МГУ Алексей Козырев, аспирант философского факультета МГУ Евгений Калинин, ответственный редактор «НГР» Марк Смирнов и обозреватель «НГР» Станислав Минин.

Марк Смирнов: Тема нашего круглого стола – проблема взаимоотношений светской школы (как средней, так и высшей) и религии. Надо ли преподавать религию в том или ином виде в светских школах и вузах? Должны ли светские и духовные образовательные учреждения искать пути к взаимодействию?

Какую позицию должны занять по отношению к этой проблеме государство и светское общество? Надо ли включать теологию в стандарт светских вузов?

В последнее время вопрос о введении в школьную программу курса «Основ православной культуры» (ОПК) или его светской альтернативы – курса истории религий вызывает массу противоречий и споров в обществе. Поэтому в первую очередь хотелось бы обсудить, какие знания о религии должен получить школьник.

Владимир Миронов: Со школой следует поступать очень аккуратно, особенно если речь идет о включении в программу дисциплины, связанной с духовным формированием личности. Надо учитывать и то обстоятельство, что наша страна многорелигиозная. Появятся вопросы: какую из религий преподавать и в каком регионе, а также кто будет это делать?

Религия – это часть культуры. Поэтому она должна преподаваться в школьной программе в «снятом» виде: в курсе философии, например, или истории. В то же время может быть и факультативное преподавание религии по просьбе родителей или учеников. Однако должен быть выбор: если школьник из религиозной семьи, то он может изучать свою религию. Если же нет, то уместно сослаться на опыт Германии, где в школьной программе есть предмет «этика», который берет на себя часть проблем, связанных с религией.

Александр Красников: Тем не менее вне зависимости от нашей позиции «Основы православной культуры» уже введены в программу многих школ. С сентября в Калужской области этот курс будет обязательным. То же самое происходит с кафедрами теологии в вузах. Их уже больше, чем кафедр религиоведения, и это в светских учебных заведениях! Хотя Министерством юстиции стандарт по теологии был признан противоправным.

Здесь речь идет уже об административном волюнтаризме. И дело даже не в том, что Церковь проявляет активность. Скорее всего в этом заинтересованы государство и чиновники, без их поддержки это было бы невозможно. Мне кажется, что политическая элита ищет новую форму идеологии, когда коммунистическая идеология уже невозможна, а либеральная потерпела крах. Остается православие, во всяком случае, все представители политической элиты позиционируют себя как православные.

Я ввел бы религию в рамки школьного курса истории, где есть специальный раздел, посвященный культуре.

Марк Смирнов: Очевидно, что сказанное вами, – это де-факто, а не де-юре. На мой взгляд, в условиях многонационального и многорелигиозного государства введение курса «Основ православной культуры» в Калужской области должно вызвать соответствующую реакцию, например, властей Татарстана. В школах Татарстана, таким образом, должен появиться курс «Основы исламской культуры», и эти уроки будут обязательными и для русского населения, которое будет подвергаться волей или неволей индоктринации. Понятно, что в московских, курских или калужских школах учатся представители разных национальностей и религий, и таким образом существует возможность миссионерства.

Алексей Козырев: В дореволюционной гимназии Закон Божий всегда существовал как отдельный предмет. Но нельзя забывать, что государство тогда было православным, а сам Закон Божий был выделен из круга других гуманитарных дисциплин.

Основы воспитания строились на гуманистическом «каноне», который предполагал хорошее знание античной культуры, изучение древних языков, но не чтение отцов Церкви или других христианских авторов. Сегодня сторонники введения ОПК в школьную программу говорят: «Вот поэтому это государство и докатилось до 1917 года!»

В школе есть курс, который называется «граждановедение» или «обществоведение». Он преподается с 5-го по 11-й класс. Частью этого курса является история религий и духовной культуры. Другое дело, что в том стандарте обществознания, который существует сегодня, очень четко позиционируется воспитательный компонент. Это не курс, который дает знания, это курс, который, выражаясь условно, дает «мировоззрение». Однако перечисление различных религий не сформирует у школьника мировоззрения, потому что он всегда может задать вопрос: «А где же тогда истина?»

В современной школе много говорят о требованиях междисциплинарности. Например, курс «Мировая художественная культура» пытаются соотнести с курсами литературы и истории. А как быть с ОПК? Допустим, на уроке физики ребенок узнает, что мир произошел в результате Большого взрыва, а на уроке ОПК ему четко объясняют, что мир сотворен Богом в течение шести дней.

Или школа в Православие?

Наши богословы скажут, что креационизм и эволюционизм можно примирить, однако договариваться об этом они будут еще много лет. Но школьники не участвуют в спорах богословов! Им необходимо дать прозрачное и легко усваиваемое знание. Нужно пожалеть детей и воспитывать их на традиционной, классической образовательной базе. Конечно, не стоит замалчивать и то, что многие ученые были верующими. Но тем не менее сталкивать в сознании школьников две картины мира не следует. Это может лишь повредить воспитанию.

Евгений Калинин: Хотел бы отметить, что сам курс называется «Основы православной культуры», и формально преподаватель не обязан навязывать школьникам оценочные суждения. Он может говорить о православии достаточно нейтрально, дистанцированно, оговариваясь, что, скажем, «православные считают», что мир был сотворен Богом за шесть дней. Другое дело, что ведут ОПК в школе люди, симпатизирующие православию. Однако и атеистов никто не лишал возможности вести этот курс.

Алексей Козырев: Но это абсурдно, ведь школьник наверняка задаст учителю вопрос: «Вы верующий человек? Вы православный?» Это студенту можно сказать, что такой вопрос неполиткорректен, но школьнику так ответить нельзя, это грозит потерей авторитета. И если учитель ответит: «Я атеист!», то возникнет вопрос, почему он этим занимается? Что это – желание отработать дополнительные часы или разнарядка из РОНО?

Александр Красников: Для начала нужно подготовить кадры, а лишь затем вводить курс в школьную программу.

Станислав Минин: Вернусь к вопросу о возможности «дистанцированного» преподавания ОПК. В чем же в таком случае будет заключаться отличие курса ОПК от курса истории религий? Ведь тот же преподаватель может с той же дистанцией говорить и об истории ислама. В связи с этим возникает и вопрос о том, почему преподавать нужно только православие, к чему этот сегмент?

Александр Красников: Российская культура – это не только православие. Она включает в себя и элементы свободомыслия. Толстого, например, куда мы денем или Булгакова? Разве это не наша российская культура? Я знаком с текстом учебника по ОПК Аллы Бородиной, там православная картина мира и древнесемитская мифология! Может, наряду с этим ввести православную биологию или математику?

Алексей Козырев: Начиная с 1989 года у нас в стране происходит возрождение православия под лозунгом: «Православие – часть русской культуры». В связи с этим хотелось бы вспомнить слова Вячеслава Иванова: «Человек, верующий в Бога, ни за что не согласится признать свое верование частью культуры; человек же, закрепощенный в культуре, неизбежно сочтет последнее за культурный феномен».

Культура и религия – не одно и то же, это две формы человеческого сознания, которые всегда находятся в очень напряженных отношениях друг с другом. Православие дает многое и искусству, и музыке, и зодчеству, и литературе, но нельзя однозначно говорить о том, что мы изучаем его исключительно как культурный феномен.

Александр Красников: С точки зрения верующего, религия стоит над культурой. Ведь культура – это дело рук человека, а религия – это божественное откровение, творение Бога.

Марк Смирнов: Что касается традиции русской дореволюционной школы, то мне бы хотелось рассказать о Сергее Соловьеве, племяннике русского религиозного мыслителя Владимира Соловьева. В своих воспоминаниях он описывает период обучения в Поливановской гимназии в Москве. Там среди преподавателей был и законоучитель, «Зеленый батюшка», названный так из-за зеленой рясы. Соловьев описывает дикое буйство гимназистов на уроках Закона Божия, хотя сам он был воспитан в православной традиции. И действительно, если что-то заставляют учить из-под палки, то ничего кроме скуки это вызвать не может. Все это и привело в итоге к антиклерикальным настроениям, неприятию Церкви и религии в целом.

И вот представим себе, что в нашей сегодняшней школе какая-нибудь Марья Ивановна будет заставлять школьников учить именно это. В итоге мы получим поколение, которое будет не только осквернять христианские памятники, но и пойдет на более радикальные меры. Не будем забывать и о влиянии массовой культуры.

Некоторые религиозные деятели и представители Церкви склонны «обзывать» светское религиоведение «наследницей научного атеизма». Эта тема звучала даже во время Рождественских чтений. Иерархи Церкви выступили с обвинениями в адрес светских образовательных учреждений: почему вы навязываете нам атеизм и преподавателей-атеистов?

Хочу спросить, насколько это справедливо? Должна ли Церковь определять, что научно, а что нет? Ломоносов, например, говорил, что существуют две книги познания бытия: наука и Слово Божие. Не будем ли мы лишены одной из них?

Владимир Миронов: Нам, представителям философского факультета МГУ, как никому иному, известны эти обвинения. Когда-то у нас была кафедра истории религии и атеизма. Кстати, чистого атеизма там никогда не было, хотя, безусловно, часть преподавателей воспитывалась согласно советской идеологии. А недавно мы подсчитали, что через эту кафедру прошли около 40 священников, имеющих приходы в Москве и Подмосковье. Конечно, у нас был особый факультет, где можно было, например, читать Библию. Кроме того, кафедра была связана с Патриархией, и люди шли туда, чтобы изучать религиоведение.

Изнутри той или иной религии изучить саму эту религию нельзя. Выход один – встать на философскую, религиоведческую позицию. И это не какие-то проекты, это действующие модели, например в той же Польше и некоторых других западных странах.

Попытка что-то делать сверху порождает монстров. В одном из провинциальных вузов был создан теолого-политологический факультет! Там пытались разработать учебный план по теологии, согласно которому сначала преподавалась «общая» часть, а затем происходила «специализация»!

Есть регионы, где на факультеты теологии светского вуза не принимают по религиозному признаку. Как говорится, без комментариев. Вполне вероятно, что руководители теологических факультетов опасаются того, что иудеи и мусульмане, поступив на «православную теологию», будут подрывать православие изнутри. Легко себе представить, что в том же Татарстане точно так же и по тем же мотивам будут отказывать и русским абитуриентам.

В Православной Церкви многие относятся к этой инициативе скептически, ведь, если задуматься, то самый сильный удар преподавание теологии в светских вузах наносит именно по православию. Это наиболее ортодоксальная, наименее активная религия. Существует, впрочем, еще одна проблема: кем будут работать выпускники теологических факультетов?

Марк Смирнов: Хотелось бы отметить, что российская история в принципе не знает примеров преподавания богословия в светских университетах. Богословие всегда было уделом семинарий и духовных академий, из которых вышли такие ученые, как Василий Болотов, Василий Ключевский, Евгений Голубинский, критический метод изучения церковной истории которого до сих пор не признан Церковью.

Но хватит ли выпускнику духовной академии сегодняшних знаний для получения такого же диплома, который получает выпускник светского вуза? Достаточно ли этих знаний для того, чтобы кандидат богословия приравнивался к кандидату исторических или философских наук? Тем самым вопрос о том, что есть наука, оказывается открытым. А ведь у светского ученого и религиозного человека разные подходы: с одной стороны, позитивистский подход, а с другой – невозможность объективистской критики или компаративного исследования религии.

Владимир Миронов: Интересно, если бы Лукреций сегодня написал поэму «О природе вещей», присвоила бы ему Высшая аттестационная комиссия степень по философии? Думаю, нет. Мне кажется, что нужно разделение типов наук. Есть науки, в которых эмпирический метод позволяет постоянно делать открытия. А как сделать открытие, получить какую-либо «новизну» в философии? Где-то можно найти место и для религии и именно в этом ключе приравнять научные степени. Потому что совершенно не нужно терять хороших специалистов по богословию, которые нужны нам, например, на том же философском факультете.

У нас, кстати, в связи с отсутствием выравнивания степеней существует и другая проблема: мы не знаем, как оплачивать труд почасовика, который является духовным лицом. Профессор он? Кандидат?

Алексей Козырев: Возвращаясь к истории преподавания религии в светских вузах России, приведу пример. Протоиерей Александр Иванцов-Платонов читал лекции по церковной истории в Московском университете и даже возглавлял там кафедру церковной истории. А докторскую диссертацию он защитил в Духовной академии. Это, конечно, был исключительный случай, но такая защита была возможна.

Александр Красников: Хочу вернуться к вопросу об атеистичности религиоведения. Вообще из Русской Православной Церкви (РПЦ) исходят какие-то нездоровые импульсы. Конечно, многие учебники, которые выходят в нашей стране, несут в себе элементы марксизма и иногда атеизма.

Но в общем нынешнее религиоведение совершенно не атеистично. Однако в РПЦ уверены, что у нас моноконфессиональная и даже мононациональная страна. Эта идея пахнет кровью, особенно если принять во внимание перспективу проведения государственно-церковной политики в этом ключе. Для нашей страны межрелигиозный или межнациональный конфликт – это самое страшное, что может быть.

Другое дело, что религиоведение как наука руководствуется принципом методологического агностицизма, принципом исключения трансцендентного. О том, что мы не можем доказать научно, мы не говорим. Это принцип всякой науки.

Марк Смирнов: Для кого же все-таки готовятся кадры теологических факультетов? Как быть с этими факультетами с точки зрения церковного права? Ведь известно, что вся западная наука фактически вышла из средневекового монастыря. Эта традиция закрепилась, и в светском западном вузе сегодня можно обнаружить факультет теологии, причем строго конфессиональный – протестантский или католический.

В Мюнхенском университете предпринята попытка создать кафедру православной теологии, хотя пока это достаточно редкие новации. Но в Германии ректор светского вуза не может назначить деканом факультета теологии какого-либо профессора без согласования его кандидатуры с католическим епископом данной территории. Об этом говорится в конкордатах, которые Ватикан заключает с тем или иным государством. Согласно условиям конкордата, Церковь имеет право упразднения или назначения того или иного профессора, преподавателя на кафедре теологии.

У нас же, в России, факультет создан по воле светского государства! Это, условно говоря, выглядит следующим образом: ректор вуза определяет, что бывший преподаватель научного атеизма, некий N, теперь будет возглавлять кафедру богословия. Некий N ищет своих друзей с гуманитарным образованием, и они приказом ректора в одночасье становятся теологами.

Какую теологию они преподают, ведь нет внеконфессиональной теологии? Кроме того, только сама Церковь должна определить, может ли, например, известный профессор, богослов Ханс Кюнг преподавать католическую теологию в Тюбингенском университете. При этом ни ректор университета, ни министр образования не могут изменить решение Церкви.

Александр Красников: Кстати, Тюбингенский университет нашел выход из ситуации, сложившейся вокруг Кюнга. Он был действительно снят с теологического факультета, но стал директором Центра экуменических исследований.

Марк Смирнов: Конечно, можно специально для таких случаев создавать центры или даже институты. Ханс Кюнг может преподавать историкам, философам, психологам и т.д. Но он не выступает в качестве официального представителя католической теологии.

Что будет происходить в нашей стране? Должны ли мы перенести этот западный опыт на российскую почву? Или нам предстоит изобрести свой велосипед? Представим себе, что будет, если мы все-таки перенесем западный опыт, причем даже не на «московскую почву», а, например, за Урал, где уровень образования во многих вузах, превратившихся из пединститутов в университеты, сравнительно низок.

К тому же люди, возглавляющие часть епархий в этих регионах, не имеют высшего богословского образования. Они были призваны туда из монашества волей церковного руководства. И как тогда такой человек в сане епископа сможет определить, кто будет возглавлять теологический факультет в светском вузе и как будет преподаваться курс богословия?

Алексей Козырев: Мне приходилось сталкиваться с довольно характерными ситуациями. В частности, я беседовал с заведующей кафедрой теологии одного из лингвистических вузов. В разговоре с ней я высказал предположение, что у факультета богословия в данном вузе есть своя специфика, а именно углубленное изучение языков, что дает возможность глубже освоить, к примеру наследие восточных отцов Церкви. Она ответила: «Нам эти языки только мешают! У нас просто не остается времени на профильные теологические предметы!» Это же абсурдная ситуация! И те, кто лоббирует открытие таких факультетов и кафедр, просто бросают студентов на произвол судьбы.

Марк Смирнов: Может быть, тем, кто предлагает создавать теологические факультеты, следует открыто заявить, что они будут готовить кадры духовенства, церковных работников, псаломщиков, регентов хора? Может быть, это будет некой формой компенсации со стороны государства за годы атеизма?

Станислав Минин: Следует заметить, что и Патриарх, выступая на Рождественских чтениях, назвал подготовку духовенства задачей, имеющей государственное значение. Церковь, по его мнению, – это союзник государства. Нужно понимать, что в этой связи государство должно поддержать подготовку церковных кадров.

Александр Красников: Я обращусь к недавнему выступлению Путина перед журналистами. Президент отметил, что в «эпоху Ельцина» в стране происходили серьезные изменения, и хотя это было драматичное время, но Россия «получила свободу». Я считаю, что для пишущих и говорящих людей свобода необходима. Мы получали мизерную зарплату, но зато я мог приходить в аудиторию и говорить то, что я думал. Хорошо, что мне не приходилось читать лекции по теме «Проблемы атеистического воспитания в свете XV съезда КПСС».

Впрочем, при советской власти эти лекции тоже никто не читал, до них просто не доходило дело. Но, не дай Бог, мне когда-нибудь скажут: «Читай лекцию, посвященную проблемам православного воспитания в свете Рождественских чтений и последних тезисов Патриарха Московского и всея Руси». За ту свободу, которой мы сейчас обладаем, можно многое отдать.

Владимир Миронов: Мы, конечно, могли бы воспользоваться конъюнктурой. Например, открыли бы кафедру теологии на философском факультете. Мы бы тогда установили конкурс, пятилетнюю программу, сделали обучение платным. Вот тогда и посмотрим, что скажет Церковь. Ведь наверняка уже есть коммерческие теологические кафедры.

Алексей Козырев: Как-то я разговаривал с профессором Геннадием Майоровым, выдающимся специалистом по античности. Мы пришли к выводу, что современному вузовскому образованию не хватает курсов, которые были в образовательной программе до 1917 года.

Например, не хватает курса истории Церкви для гуманитариев, курса церковного права. В принципе изучать историю западноевропейской философии, особенно средневековой или эпохи Возрождения, или Нового времени, и не изучать при этом историю Церкви очень сложно.

Владимир Миронов: На мой взгляд, российское образование вообще губят стандарты, которые навязываются сверху и не являются гибкими. Уж лучше ввести больше исторических курсов. Кстати, ни в одном западном университете в образовательной программе нет иностранного языка, это частное дело студента. Но языки все знают! У нас же язык в госстандарте присутствует, но большинству студентов это ничего не дает.

Марк Смирнов: У меня есть еще один, абсолютно философский вопрос. Как бы вы определили современное состояние взаимоотношений науки и религии? Живем ли мы в то время, когда светская наука постепенно вытесняет религию, или же происходит взаимообогащение?

Владимир Миронов: Здесь существуют два пласта. Один из них – профессиональный, научный. Он заключается в следующем: в религии основное – это вера в Бога, и доказать человеку рациональными методами, что Бога нет, нельзя. Наука же занимается рациональными вещами. При этом нельзя сказать, что ученый не может быть верующим человеком.

Второй пласт – популярный. В нем возникают псевдонаучные концепции, которые веру пытаются обосновать рационально. Или же наука пытается выступать в качестве фундамента самой веры. Думаю, что по большому счету наука и религия как бы разведены, но большой проблемы в этом нет.

Алексей Козырев: Василий Розанов утверждал, что потеря интереса к религии, к трансцендентному ведет к потере интереса к научной истине как таковой. Сейчас не лучшее время для науки. Она переведена на гранты. Ученый фактически работает с калькулятором в руках, он думает о том, что писать, что читать, чтобы за это получить определенную сумму. Поэтому мне кажется, что проблема здесь не только в экспансии веры в науку. Быть может, эта экспансия – положительное явление, потому что наука в очередной раз пересматривает свои основания.

Марк Смирнов: Не придем ли мы к тому, что философия и наука станут служанками богословия, как это было в Средние века?

Александр Красников: Замечу, что служанка у богословия в Средние века была столь строптива и капризна, что госпожа сплошь и рядом вынуждена была ей подчиняться.

Впрочем, конфликт между наукой и религией заключается в том, что религия фактически представляет некую картину мира, которая содержит в себе знания, сопоставимые с научными. Диалог между наукой и религией должен иметь границы, ведь богослову нечего сказать в области естественных наук. Физик или химик могут ходить в Церковь, интересоваться религиозной литературой, но наука – это их работа. Если они во время работы будут рассуждать о кармическом перерождении, то ядерный реактор выйдет из строя, а самолеты начнут падать. Да и в богословие ученых не нужно пускать, потому что с идеей Бога никто не обращался хуже, чем философы и естествоиспытатели.

Подписаться на журнал "Человек без границ"