СНЫ О БУДУЩЕМ. О пользе русской утопии

Ольга Короткова

Вы верите в мечты? А в сны? А можно ли верить в утопию, ведь ou topos — это «место, которого нет»? «Не стоит тратить времени на фантазии и небылицы», — отмахнётся прагматик. Он прав, но вдруг важнее второе определение утопии eu topos — «страна совершенства, благословенное место»? Тогда утопия поможет отыскать пути к Золотому городу, Островам блаженства — вечной мечте человечества. А завораживающая страна Нигдейя обернётся реальностью.

Сон мечтательный

С XVII века в России особо популярными становятся «государственные романы», повествующие о путешествиях по утопическим странам и содержащие описание их государственного устройства. Одна за другой появляются просветительская, славянофильская, декабристская утопии. Очевидно, «время от времени человек чувствует потребность как бы подняться на гору, чтобы одним взглядом окинуть путь пройденный и путь предстоящий, и появление утопий служит симптомом назревающего социального кризиса», замечает автор исследования «Русская Икария» профессор П. Н. Сакулин.

«Заснув некогда, увидел я в успокоении моём мечтание благополучия общества, приведённого в такое состояние, какового несовершенство естества достигнуть может...» Эта «мечтательная страна» из рассказа известного русского писателя и драматурга А. П. Сумарокова «Сон „Счастливое общество“» (1759) — явная антитеза тогдашней реальности. Правит в ней великий государь, справедливый и милосердный, при избранных его помощниках, людях великого учения и беспорочной жизни, во многом подобных древним философам-стоикам, «ибо страсти самую малую искру власти над ними имеют».

После того как в 1789 году Екатерина II повелела сжечь первый перевод «Утопии» Томаса Мора как опасную литературу, русские писатели всё чаще начали видеть «сны» о лучшем будущем, сны, которые затрагивали многие острые социальные проблемы. Ведь сны, как известно, чрезвычайно странная вещь: мало ли что приснится! Это даже не мечта, а грёза, за которую автор не может нести серьёзной ответственности. И один за другим стали появляться — знаменитое описание сна из радищевского «Путешествия» (глава «Спасская Полесть»), повесть «Сон» А. Д. Улыбышева, «Сон смешного человека» Достоевского, четвертый сон Веры Павловны из романа «Что делать?». И повсюду сквозь сонный символический язык проступает ощущение разрыва между «сущим и должным», стремление бежать от мрачной действительности, предвосхитить будущее общество, «острова блаженных», «золотой век», выражены заветные мечты и идеалы.

Утопические романы XVIII–XIX веков отвечали потребности русской общественной мысли, а потому не только активно читались, но и широко почитались. «Путешествие в землю Офирскую» (1784) известного историка князя М. М. Щербатова своей популярностью обязано смелой критике нравов екатерининского двора. Легко распознав под названиями городов и губерний свою родину (Квамо — переделанное имя Москвы), русская интеллигенция приветствовала идеальный образ общественного правления офирян, где просвещённый монарх самым важным в своём правлении ставит дело воспитания и образования. Декабристы Пестель и Лунин увлечённо обсуждали, как власть государственная сообразуется с пользой народной, «ласкательство прогнано от царского двора, и истина имеет в оный невозбранный вход». Землю Офирскую называли даже идеальным масонским царством, так как здесь воплощалась основная идея масонов. Главной задачей государства они считали исправление нравов, и за «явное непочтение к родителям, сварливость, жестокие отношение к подданным, мотовство, излишнюю роскошь» взыскивали санкреи, или благочинные (так назывались нравственно чистые офицеры полиции).

Уважение к художественному слову и интуитивное доверие любимым авторам позволяло читающей публике воспринимать текст утопических романов как проводник сокровенной истины, не сомневаться, что это знания, способные радикально улучшить мир, потому утопическое сознание широко тиражировалось. Философ Семён Франк писал, что в русской утопии звучала не вообще отвлечённая недостижимая мечта о «золотом веке», но уверенность, что совершенство возможно, предлагался конкретный замысел, образ, план построения альтернативного будущего.

В романе В. Ф. Одоевского «4338 год» (1840) в 44-м столетии Россия становится центром всемирного просвещения, поскольку русские блистательно решают вопрос, который так мучил людей XIX века. «Излишнее раздробление науки» преодолено тем, как организована в России научная работа. «Издавна знаменитые мужи употребляли усилия на соединение всех наук в одну, но ни классификации, ни упрощение методов не могли разрешить этого вопроса, или знание было односторонне, или поверхностно». Гениальная идея принадлежит государю (причём он сам из числа первых поэтов!) — поскольку общество распадется на историков, географов, физиков, поэтов, нужно объединить эти сословия не только ученой, но и гражданской связью. Ежедневно должен собираться Постоянный Ученый Конгресс, «куда приходят и физик, и историк, и поэт, и музыкант, и живописец; они благородно повторяют друг другу свои мысли, опыты, даже и неудачные, самые зародыши (идеи) своих открытий, ничего не скрывая, без ложной скромности и без самохвальства, чтобы согласовать труды свои и дать им единство направления». Потом исследователи назовут эту поэтическую философию предшественницей русского космизма.

Интересно, что наиболее почётная и трудная должность у Первого министра, Министра примирений: он должен предупреждать все несогласия, семейные и иные распри, тяжбы к мирному соглашению. Он первый судья, наблюдает за всеми учёными и литературными спорами. Но, с грустью добавляет автор, «Первые министры редко живут долго: непомерные труды убивают их силы», слишком сложна эта миссия.

Сон кошмарный

Однако тогда, как и сегодня, многим поверить в утопию было трудно. Те же, кому же это всё-таки удавалось, преодолев предрассудки, господствовавшие привычки и мнения, открывали для себя смысл истории и обретали способность представить отчётливый образ будущего. Если будущее зависит от настоящего, то как, находясь на распутье, не ошибиться? Этот извечный вопрос «Куда идти?» или «Что делать?», меняя свои формы, по сути говорил о критериях выбора.

Но сны бывают не только счастливые, но и страшные, и кроме утопий о построении лучезарного будущего на рубеже XIX–ХХ веков появились антиутопии, прогнозы-предостережения.

Что может стать двигателем действий человека и общества при построении будущего? Может быть, собственная его польза! В «Городе без имени», антиутопии Одоевского (1839), живут практичные бентамиты. Их кредо: «Что бесполезно — то вредно! Что полезно — то позволено. Вот единственное твердое основание общества! Польза да будет первым и последним законом! Пусть из неё происходят все постановления, занятия, нравы; пусть польза заменит шаткие основания так называемой совести». Бентамиты не тратили время попусту, везде их разговор лишь о том, из чего можно извлечь пользу. «Зачем нам эти философические толкования о добродетели, о самоотвержении, о гражданской доблести? Какие они приносят проценты? Помогите нашим существенным, положительным нуждам!» — кричали они, не зная, что существенное зло скрывается в их собственном сердце. «Зачем эти ученые и философы? Им ли править городом? Мы занимаемся настоящим делом; мы платим и покупаем, приносим пользу; мы должны быть правителями!» И все, в ком нашлась хоть искра идеализма, были как вредные мечтатели изгнаны из города.

Беда, что каждый трактовал это магическое слово «польза» по-своему, и эгоизм стал единственным, святым правилом жизни. Некогда грозное и сильное государство постиг крах, начались разрушительные явления природы, эпидемии, мор, голод. Обман, подлоги, банкротство, полное презрение к достоинству человека, обоготворение золота, угождение самым грубым требованиям плоти стали делом явным, дозволенным, необходимым. «Нечему было подкрепить, утешить человека; негде ему было забыться хоть на мгновение. Таинственные источники духа иссякли; какая-то жажда томила, — а люди и не знали, как и назвать её...»

Похожая трагедия произошла и в Звёздном городе, столице Республики Южного Креста, из рассказа-антиутопии В. Я. Брюсова (1905). Странная и страшная болезнь поразила жителей, одинаково стариков и детей, мужчин и женщин, работающих и отдыхающих, воздержанных и распутных. T arna contradicena, или болезнь противоречием , при которой больные постоянно противоречат своим желаниям, хотят одного, но говорят и делают другое: вместо «да» говорят «нет», желая сказать ласковые слова, осыпают собеседника бранью. Быстрое падение нравственного чувства, утрата всякого понятия о правде, признание только силы привели к тому, что эпидемия распространилась поразительно быстро, настигая в первую очередь нервных и возбуждённых. Ужас и безумие окончательно овладели душами, Звёздный город стал похож на гигантский дом сумасшедших, ад на земле.

Сон целительный

Тема спасения человечества — сквозная для русской философии и литературы. На вопрос «Что делать?» предлагались ответы. «Изолироваться! Уйти! Но куда? На востоке — басурмане, с запада пришёл сатана». Остаётся идти вглубь, к своим истокам. И традиционно русскую утопию всегда больше волновало даже не устройство справедливого государства, а возможности и способы выздоровления, «очищения от зла» перед обретением земного рая.

«Здоров ли ты, Агапий? Какой путь твой?» — звучал вопрос в одном из древнейших славянских апокрифов «Сказание отца нашего Агапия, како ходил в рай во плоти». Одна из первых попыток найти страну, где нет страданий и где люди счастливы, делает Успенский сборник XIII века, куда входил этот апокриф, прапрадедушкой русского утопического романа.

«Не знаешь ли, что звери здесь водятся люты и съедят они тебя...» А звери те — ложь, которая порождает сладострастие, которое порождает ревность, жестокость, кровь и разъединение. «Господь Бог — путь мой», — отвечает Агапий, что символически означает достижение святости. В Новом завете райское блаженство — духовное, покой души, отсутствие страданий и печалей. Но мысленный это рай или реальный?

Реальный. Федор Михайлович Достоевский в 1879 году устами своего героя скажет: «...я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей. А ведь они все только над этой верой-то моей и смеются... Они меня называют теперь сумасшедшим. Но я уже не сержусь... Я бы сам смеялся с ними, — не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину. Ох, как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут» («Сон смешного человека»).

***

Простое слово «жизнь» в нашей стране называлось то революцией, то строительством социализма, потом развитым социализмом, перестройкой... Дело не в названии, но если «утопии — часто не что иное, как преждевременные истины» и что было утопией сегодня, может стать действительностью завтра, — то о чём пишут современные утописты-фантасты? Кто-то скажет: «Что же, с утопии всегда начинается новая, лучшая реальность». Другой возразит: «Нет уж, хватит! Утопиями мы сыты по горло». Но если очевидно, что острое недовольство действительностью — неизбежная основа и условие утопического поиска, то следствия далеко неоднозначны. В этом легко убедиться, читая русские утопические романы и сравнивая их с настоящим. А о выводах не скажешь лучше, чем глубокий исследователь человеческой души Федор Михайлович Достоевский, точно выразивший неодолимый нравственный смысл утопии : «И если уж действительность нехороша, то при ясно сознаваемом желании лучшего можно, действительно, как-нибудь собраться стать лучше».

А. А. Дельвиг	А. С. Пушкин	Ф. Н. Глинка	А. Д. Улыбышев
К декабристским утопиям относится повесть «Сон» (1819) писателя и литературного критика А. Д. Улыбышева, члена кружка «Зелёная лампа». Его друзья и соратники Я. Толстой, А. А. Дельвиг, А. Я. Якубович, Ф. Глинка, А. С. Пушкин вникали в подробности «государственного переворота, происшедшего 300 лет назад». Неудивительно, что повесть фигурировала в материалах следствия по делу декабристов.

Подписаться на журнал «Человек без границ»