Человек — существо недостаточное

А что думают ученые о соотношении веры и разума в нашей жизни? За разъяснениями мы обратились к Илье Теодоровичу Касавину — члену-корреспонденту РАН, доктору философских наук, специалисту по теории познания, основателю и главному редактору журнала Института философии РАН «Эпистемология & философия науки».

Илья Теодорович, обычно принято разделять научный и религиозный пути познания. Считается, что конечная цель религиозного пути — это слияние с Богом. Есть ли конечная цель у науки?

Илья Теодорович Касавин

Начиная говорить на эту тему, философ всегда вспоминает об истоках, о том, что было очень давно, в частности об Аристотеле. Ведь именно Аристотель выделил пять видов знания и среди них такой, который мы сегодня называем научным, или знание о началах. Он его называл эпистеме, отсюда эпистемология, теория познания, — то, чем мы занимаемся. Докса — это знание-мнение, то есть то, во что люди верят, думая, что они это знают. Технэ — это знание, присущее ремесленнику, умение что-то сделать, сконструировать. Пистис, или вера, и, наконец, фронезис — то, что мы называем правдой, то есть знание о правильном действии.

Характерно, что Аристотель веру и знание (научное знание) не противопоставляет. Противопоставлять их начали в Средние века, потому что греческие корни европейской образованности были изрядно забыты и потом очень долго восстанавливались, потребовались годы для того, чтобы разум отвоевал свои права. А в течение всех Средних веков он находился на правах, как тогда говорили, служанки, потому что предполагалось, что необразованный человек знать ничего не знает, а может только верить. Как говорил классик: «Верую, ибо абсурдно», то есть «ничего понять не могу, поэтому верю, что так оно и есть».

В Средневековье это было парадигмой в течение долгого времени, пока наконец образовательный процесс не привел к тому, что люди начали действительно что-то познавать и уже не удовлетворялись такой постановкой вопроса. «Ну как же? Мы что-то познаем, и, наверное, это дает что-то для веры, для познания Бога?» И выяснилось, что в самом деле Бог не только откровение продуцирует, а он еще мир создает, это его Творение. И познавая этот мир, в том числе и научными средствами, мы познаем и Бога.

Вот так наука стала постепенно отвоевывать себе место. В эпоху раннего Возрождения греческая традиция была постепенно реанимирована, были созданы университеты, начался регулярный процесс образования, возникла идея о том, что человек, познавая мир рациональным образом, приближается к Богу. Идея как бы была перевернута: большинство людей уже не могли верить в Бога непосредственно. Большинству было проще верить через разум: мы видим мир вокруг себя, мы познаем его и тем самым приобщаемся к Богу, потому что всё то, что мы познаем, прекрасно, и это всё — откровение Божье.

Но в какой-то момент этого стало недостаточно, потому что эта идея Бога больше ничего не давала, и люди пришли к мысли, что верить в порядок природы можно просто так, не апеллируя к Богу. А в порядок природы, кстати, тоже можно только верить. Что такое порядок природы? Это то, что в мире существуют определенные объекты, упорядоченные некоторым образом, между ними есть связи, они не нарушаются, они закономерны, отсюда возникает возможность познания этого мира. Если нет порядка природы, то нет возможности никакого познания.

Итак, первоначально надо было верить в Бога и в то, что Бог создал мир и устроил его некоторым образом. Но поскольку оставалась идея чуда, то есть возможность нарушения всех законов, то ученых это перестало удовлетворять. Ну как это так? Есть закон всемирного тяготения, а захотел Моисей, воззвал к Богу, и море расступилось! А как это объяснить? Не получается. И вот такое диаметральное конфликтование божественных и научных истин уже перестало устраивать ученых, потому что это их ограничивало.

Это в какое время было?

Это, конечно, уже Новое время. Естественно, для ученых середины XVII века — для Роберта Бойля, Исаака Ньютона, глубоко верующих людей, — религия была не тем, что принимают по необходимости и во что верят с трудом. Так они были воспитаны. И они интегрировали идею Бога в свою систему. Но как? Это же был век формирования и укрепления механистического мировоззрения, согласно которому все устроено наподобие часов. Часы — это универсальная метафора: Бог — верховный часовщик, он ничего не делает, он просто создает этот мир, а дальше по определенным законам всё само крутится. Завод сделан один раз, и теперь долго будет крутиться. Сколько будет крутиться — неизвестно, но это и не важно. Главное, что порядок определен. Мы помним и знаем о Боге, но исследуем мир по определенным законам, к Богу больше не апеллируя и к чудесам не взывая — нет никаких чудес! Это освобождает ученых от необходимости объяснять, а почему так, например, с Моисеем получилось. Они спокойненько говорят: «А нас это не касается. Вы Библию читайте, разбирайтесь сами, как хотите». Поэтому когда Лапласа спросили, где же здесь идея Бога, он ответил: «Я не нуждаюсь в этой гипотезе».

Когда мы сегодня обсуждаем проблему соотношения веры и разума, то мы, если делаем это с какой-то степенью квалификации, хотим того или нет, возвращаемся к этой истории, пытаемся ее как-то переосмыслить. Одновременно пытаемся обозначить современный контекст и понять, почему именно сегодня именно таким образом эта проблема для нас актуальна.

А она актуальна?

Да, достаточно актуальна. Подавляющее число людей, я думаю, согласятся с академиком Гинзбургом, когда он говорит: вы можете верить в Бога, это ваше личное дело, но нам, как ученым, это ничего не дает. Поэтому надо занимать позицию не атеизма и не приверженности религии, а позицию просвещенного гуманизма.

То есть для ученых вопрос о Боге не очень важен?

Да, и вся эта проблематика есть продукт модернизации современной религии Церковью, которая стремится усвоить некоторые современные реалии, и общественные, и научные, и отвечать на вызовы современного мира всеми возможными способами. Если вы священник, если вы верующий человек, сделать так, чтобы вас не обвиняли в невежестве. Короче говоря, сделать религию тоже более человеческой, приближенной к тому реальному миру, в котором мы живем, в котором получаем образование. И современные просвещенные теологи хотят цивилизованного диалога с наукой.

Но наука, может быть, не очень этого хочет, вот в чем проблема. Потому что науке как той деятельности, которая направлена на объективное познание мира, это не так много дает.

Философы же не склонны отводить привилегированное место какому-то одному виду знания, поэтому, когда философ включается во взаимодействие между наукой и религией, возникает возможность диалога, потому что философу это интересно.

Отвечая на ваш вопрос, к которому я так долго подхожу, есть ли у науки конечная цель, я вынужден сказать, что, наверное, у науки конечной цели нет. Мне трудно об этом судить и трудно отвечать на вопрос в таком виде, потому что, во-первых, науки очень разные, а во-вторых, наука эволюционировала.

До какого-то момента ученым казалось, что можно достичь полного знания. Скажем, в 1900 году Планк на Сольвеевском конгрессе заявил: «Здание физики построено». Ну и что? Через пять лет Эйнштейн открыл теорию относительности. Это показало, что такие фразы ничего не стоят, и постепенно люди это поняли. Скажем, во второй половине ХХ века они это уже осознали. Все подлежит пересмотру, поэтому можно ставить перед собой конечные задачи, но последние целинедостижимы в том смысле, что для ученого процесс познания бесконечен.

И одновременно, ничего не стоит идея научной истины, если мы не примем в качестве постулата, что наука постоянно достигает некоторых результатов, которые, как считают ученые, не подлежат пересмотру. Например, есть концепция Птолемея, которую, казалось бы, давно опровергли. Он считал, что Солнце вращается вокруг Земли, а Коперник посчитал, что надо построить другую систему. Так вот, сегодня, когда пытаешься рассмотреть траекторию полета снаряда или ракеты, выгоднее рассматривать всю систему с точки зрения Птолемея, потому что ты находишься на Земле и исходная точка на Земле, а не на Солнце.

В социальных и гуманитарных науках все значительно сложнее, но, когда Фрейд открыл сферу бессознательного, оказалось, что без этого никуда уже не деться. Можно по-разному ее понимать, строить теории на этот счет, но сфера эта открыта. То же самое — классические работы по капитализму. Они познакомили нас с капитализмом, и от этого тоже никуда теперь не деться. Хотя представления о капитализме эволюционируют.

Конечно, религиозное знание сильно отличается в этом отношении от обычного. Оно как бы имеет конечную цель. И цель эта неизменна, потому что неизменен объект. Бог в наших христианских конфессиях не эволюционирует. Но я не знаю, насколько в самом деле религиозное знание нацелено на познание Бога. Здесь у меня большие сомнения. Если мы всерьез зададимся вопросом, а что же такое религиозное познание?.. Это что, знание Бога?

На мой взгляд, этого Бога нельзя познать и цель эту ставить бессмысленно, и реально верующий человек не ставит перед собой эту цель. Он понимает несоизмеримость свою с Богом. А этому учит теология: человек с Богом несоизмерим, так как же можно его познать? Стало быть, перед религиозным познанием эта цель не стоит.

А какая стоит?

Такая же недостижимая — познание себя. Себя надо познать для того, чтобы жить по-человечески. Познать, насколько ты ограничен, насколько отличаются твои представления от представлений тех людей, которые тебя окружают, что ты можешь сделать в этом мире, чего не можешь. До какой-то степени человек с этим справляется, но тоже не полностью. Поэтому я бы сказал, что и религиозное знание вряд ли имеет такую уж четко сформулированную цель, которая может быть достигнута.

Но этому противоречит знаменитое «Познай самого себя, и ты познаешь Вселенную и Богов».

Я бы добавил «до некоторой степени». Ведь человек — микрокосм, поэтому, познав себя до некоторой степени, можно до некоторой степени познать и богов. Но мы же никогда не знаем, до какой. Поэтому всегда остается риск. Человек живет рискуя. Человек — существо недостаточное в отличие от всех остальных. У них все есть, а у нас ничего нет – в смысле экологической ниши, инстинктов и т.п. Человек – это проект, который сам себя проектирует.

Илья Теодорович, а в самой науке есть место вере?

Вера, вообще говоря, присутствует на всех этапах исследовательского поиска и его обоснования. Банальная вещь: вы получили результат эксперимента, вы наблюдали на разных приборах положения стрелок… Вы верите, что увидели на амперметре единицу? Или это двойка? И как вам себя проконтролировать? Вы же вынуждены записать в протокол наблюдений то, что видите, стало быть, вы верите своим органам чувств.

То есть опытного знания в принципе не может существовать?

Почему? Оно есть, но с погрешностями. И вы должны сделать не один эксперимент, а много, чтобы погрешность минимизировать. И вероятность того, что мы постоянно ошибаемся, становится все время меньше.

Теперь возьмем систему доказательств. Как известно, хоть в логике, хоть в математике мы можем, грубо говоря, апеллировать к двум методам: либо к дедукции, либо к индукции.

Если мы рассуждаем дедуктивно, то мы получаем знания достаточно достоверные. Скажем, мы строим силлогизмы: «Все люди смертны. Сократ — человек. Следовательно, Сократ смертен». Ошибиться невозможно. Но какое знание мы получаем при этом? Никакое. Мы просто разъясняем, что такое Сократ. Мы это и так знали. Мы просто уточняем: Сократ — человек, и он смертен. Поэтому то самое доказательство, которое дает нам достоверную истину, к сожалению, не дает нам нового знания. И что оно стоит в таком случае? Ничего.

А вот доказательство, которое дает нам новое знание, к сожалению, недостоверно. Потому что оно строится индуктивно. Вот мы наблюдаем различные явления в природе. Скажем, белых лебедей. Мы их наблюдали раз, два, три. Все они были белые. И тут я в Австралии обнаруживаю черных лебедей. Все пропало. Ничего не стоит, оказывается, мой вывод. А он давал нам новое знание, потому что тезис о том, что все лебеди белые, — это хороший, научный вывод с определенной степенью риска. Но, к сожалению, недостоверный.

Любая религия стремится сделать человека счастливее. А как вы считаете, может ли наука сделать человека счастливее?

Ответ прост: может. Читайте Жюль Верна «Таинственный остров». Как они были счастливы на этом острове под руководством Сайреса Смита. А они только и занимались приложением результатов научного знания в своей деятельности. Они строили вокруг себя мир новый. Это делает человека счастливым.

Но можно сказать, что они были счастливы оттого, что чувствовали поддержку провидения, и именно благодаря этому находили силы применять свои знания.

К сожалению, пока они не нашли Сайреса Смита, которого позже выбросило на берег и который добыл им огонь, они, бедняги, страдали так, что не дай-то Бог. А вот когда они нашли наконец этого ученого человека, тогда у них дело и пошло.

А что касается провидения, да, наверное, оно позволило ему выжить. Но мне кажется, что наука может сделать некоторых людей значительно счастливее в том смысле, что жизнь их становится богаче, если они этой наукой занимаются. Если они ее игнорируют, она не может сделать их счастливее. Помните, как у Зощенко: и радио есть, а счастья нет. Поэтому научные артефакты, различные приборы, приспособления вряд ли могут сделать человека счастливее, в этом у меня большое сомнение. А наука как творчество, конечно, может.

Вопросы задавали Людмила Сергиенко и Вадим Карелин

Подписаться на журнал «Человек без границ»