Философия начинается с детских вопросов

В гостях у нашего журнала Владимир Васильевич Миронов, доктор философских наук, профессор, член-корреспондент РАН, заведующий кафедрой онтологии и теории познания и декан философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

Владимир Васильевич Миронов

Я вышел из простой семьи — моя мама приехала в Москву строить здание МГУ. Первые бараки, где жили строители, находились на месте нынешней новой университетской библиотеки. Потом эти бараки сломали, и мы оказались чуть дальше, в Раменках.

Было непросто: строили МГУ люди, мягко говоря, специфические — многие недавно из мест заключения. Мы ходили по лезвию бритвы: можно было оказаться в университете, а можно и по ту сторону жизни.

Главное здание МГУ

В Москве тогда не было высоких зданий, и МГУ настолько нависал над городом, над его низкими домами, что действительно казался центром.

Мы здесь питались (это было дешевле), сюда ходили на новогодние праздники, спектакли, в спортивные секции. Я занимался самбо, плаванием, все бесплатно. Сейчас это кажется фантастическим. Для многих тогда университет стал центром притяжения: мы все ходили вокруг него и так или иначе мечтали — кто учиться там, кто работать.

Мой дядя преподавал философию. И поскольку отца у меня не было, он выступил, можно сказать, наставником и приобщил меня к философии.

Я очень много читал. Была даже смешная история: в восьмом классе меня исключали из школы за чтение Декарта под партой (сейчас бы, наверное, порадовались). С директором той школы мы потом долго работали в университете, она преподавала немецкий язык.

А книжку Декарта в синей обложке я тогда прочитал полностью. Сегодня на символе философского факультета МГУ слова Декарта «Cogito ergo sum» («Я мыслю, следовательно, я существую»). Наверное, неслучайно... Такая вот романтическая история.

Это хороший вопрос, он задается на протяжении уже 2500 лет, сколько существует сама философия. Простой ответ такой: если философия есть, значит, она нужна. Потому что, как только появился человек философствующий, он (по Ясперсу) стал осознавать трагедийность своего положения в мире, некоторую несправедливость: с одной стороны есть человек, который размышляет, к чему-то стремится, который в отличие от животного осознает, что Земля конечна, жизнь конечна, а с другой стороны — бесконечный Космос. Это же трагедия по большому счету: человек, который многое понимает, одновременно понимает и свою смертность. Это один из вечных вопросов, на которые человек всегда пытается и будет пытаться ответить.

Я страшно не люблю давать определение философии. Считаю, что это не нужно, вредно и вообще надо запретить. Для меня философия — это смысловое пространство, границами которого являются вечные философские вопросы. На них по-разному можно отвечать. Марксизм ответит так, экзистенциализм — по-другому. Но круг вопросов достаточно определенный. Они всегда остаются. Есть ряд вопросов вечного свойства, которые мигрируют из эпохи в эпоху.

Ясперс говорил, что философия начинается с детских вопросов, что именно ребенок способен задать философский вопрос. Я раньше к этому относился как к банальной красивой фразе, а потом понял, что за этим стоит глубокая истина. Почему? Потому что над взрослым человеком довлеет огромное количество культурных стереотипов: ему что-то удобно спросить, что-то неудобно. А ребенку все удобно. Он может поставить самый неудобный вопрос и внешне очень простой, но когда вы попытаетесь на него ответить, то увидите, насколько он сложный. А что такое дети? Это начало цивилизации, начало человечества. Поэтому говорят, что философия начинается с любознательности. Человек начинает задавать простые вопросы. Если кто-то думает, что философия начинается со сложных вопросов, то это не совсем верно. Сложные вопросы возникают из простых.

Другое дело, что философ должен на сложные вопросы уметь ответить просто. Потому что, если о философии мы беседуем в кругу философов и говорим, например, о критериях этики, морали, — мы договоримся. А как это потом объяснить людям? Люди часто говорят, что философия непонятна. Но философия должна прояснять, а не затуманивать мозги. И человек, который говорит непонятно, по большому счету, не может считать себя философом. Это мое убеждение. Поэтому философия всегда востребована. Кстати, конкурс на наш факультет это показывает: шесть-семь человек в самые «тяжелые» годы...

Окончание факультета не гарантирует, что вы станете философом. Бёме был сапожником, Спиноза — стекольщиком... Философский факультет — это школа, которая позволяет философии проснуться. Потому что философ просыпается в человеке. Но каждый становится философом сам.

Я думаю, что философия будет востребованной всегда. В мире всегда остается что-то непознанное: мы из бытия вырезаем все больший кусочек, стремимся охватить это бытие целиком, но никогда не охватываем. Здесь философия особенно важна. Есть такой образ взаимоотношения философии и науки: философия — это строительные леса, а наука — дом. Когда здание построено и покрашено, леса уже не нужны. Но пока здание строится, строительные леса необходимы.

С другой стороны, многие видят такую проблему: философия уподобилась королю Лиру, который раздал детям свои земли, а сам остался ни с чем. Но это не так. От философии действительно отпочковываются дисциплины, однако тем самым она самоопределяется, очищается предмет философии. Философия занимается всеобщим, занимается бытием. Философия — это метафизика. Это предметы, которые мы можем исследовать только с помощью разума. Когда философия начиналась, не было ни физики, ни других наук, а человек уже отвечал на вопросы устройства мира. У нас всегда есть такая потребность: объяснить.

Прежде всего Канта. Это мой любимый философ. Через четыре своих знаменитых вопроса: «Что я могу знать? Что я должен делать? На что я могу надеяться? Что такое человек?» — он задал всю философскую проблематику.

Второй философ — наш современник, Ясперс. Особенно его размышления после войны, связанные с оценкой произошедшего, его работы на стыке философии и психологии, его глубокий разговор о трансцендентном мире, в который человек может погружаться. Для него философия — это не только рациональное познание, но и переживание бытия, своего существования с другими людьми и с самим собой.

Еще очень близкий мне философ — Гадамер. Я в Германии записал с ним интервью. Неизгладимое впечатление! В Германии мне предлагали это интервью продать. Я отказывал, берег для России, но здесь оно никому не оказалось интересным, ни одному телевизионному каналу. Сейчас я показываю его студентам. Гадамер говорит, что если мы друг друга понимаем, то для того, чтобы вести диалог, нам и говорить-то не обязательно. В такие ситуации попадали, наверное, все. Я на себе испытал обаяние этого философа: достаточно посмотреть на его руки, которые все время сопровождают его мысль, и создается ощущение, что вы понимаете немецкий язык. Яркое воспоминание! Ему было много лет, а он сразу же спросил, что будем пить. Мы выбирали вино в его подвале, а потом он говорит: «У меня молодая жена» (а ей 76 лет). Иронизировал по поводу Хайдеггера, учеником которого был.

Это для меня три ключевые фигуры в философии.

Помимо них мне очень нравится Шпенглер, это уже на стыке философии и философии культуры. В античности, безусловно, Платон.

В русской философии у меня особых предпочтений нет. За это меня часто упрекают, обижаются на меня. Норвежец, наверное, не обидится, если скажут, что в Норвегии не было ярких философов. Нужно признать, что русская философия профессионально началась очень поздно, с Владимира Соловьева, и то это был перенос немецкой философии на русскую почву. Ничего страшного в этом нет. Вся философия уже есть и у Достоевского, и у Толстого.

Вспомните школьную программу. Белинский разбирает фразу «Все действительное разумно, все разумное — действительно». Это фраза Гегеля, но это не умаляет русской философии. У нас просто разные возрасты: мы моложе Европы, и нечего этого стесняться. Мы не можем упрекать подростка за то, что он не знает всего, что знает взрослый человек.

И все же я бы назвал одно имя. Хотя он не совсем философ, но у него глубоко философский подход, — Лев Гумилев. Я знаю, что к нему по-разному относятся, но считаю его крупнейшей философской фигурой.

Сократ — фигура удивительная, парадоксальная. Кстати, интересно, что Гегель одновременно поддерживает и обвиняет его. Знаменитая фраза Сократа «Я знаю только то, что ничего не знаю» — это не философская бравада, это позиция философа, который всегда находится в трагической ситуации. Потому что, с одной стороны, он хранитель традиции, он опирается на предшествующую культуру, а с другой — в поисках нового он традицию разрушает. Вы помните, Сократ был осужден за духовное растление молодежи. Его приговорили к смерти, но он отказался от побега. Его приговорили демократично, а он сказал: «Я уважаю демократию, но это не значит, что демократия истинна». Мнение большинства никакого отношения к истине не имеет. Истину из тысячи человек может знать один. Гитлер, кстати, пришел к власти демократическим путем. Народ может и ошибаться. И очень часто ошибается.

Что же касается мудрости, то философия — это только любовь к мудрости. Это еще не завершенный процесс. И тот, кто вступает на путь философии, должен понимать, что тем самым погружает себя в мистерию любви, но никогда мудрости не достигнет. Потому что, если вы достигнете мудрости, философия исчезнет. Если вам нужен готовый ответ на какой-то вопрос, идите к оракулу — он вам скажет, что произойдет завтра, и, исходя из этого, действуйте. Философ же не отвечает на вопросы, он их ставит. И умно поставленный вопрос важнее примитивно сконструированного ответа, такой парадокс. Философ, с одной стороны, идет как бы впереди знания, а с другой — в арьергарде.

Поэтому коротко ответить на ваш вопрос можно так: человек должен идти к самому себе, только к себе. Только в себе он сможет распознать мудрость. Конечно, надо опираться на знания, но помнить древних, говоривших: «Многознанье уму не научает». Можно очень много знать, но быть глупым человеком. Эрудит часто человек не очень умный, но очень много знающий, который в любой ситуации может ответить на любые вопросы.

Да, эрудиция требует поверхностных знаний. Есть и такой путь изучения философии: ни в коем случае не читать философские произведения. Нужно открыть книжку, прочитать оглавление, аннотации, и в любом салоне, как говорит Гегель, вы сойдете за знающего человека.

Сейчас люди часто спорят, не читая книг. Это отличает наш день от советского времени: тогда книг было меньше, но их прочитывали. А сегодня достаточно упомянуть громкое имя, и дальше говори что угодно. О философии говорят все, но не все ее знают.

Марк Аврелий — удивительный человек. Это редкий случай, когда философ правил страной, и правил неплохо. Мечта Платона...

Мои настольные книги меняются. Сейчас я много читаю Умберто Эко. И не только читаю, но прослушиваю. Мы когда-то потеряли сказку, ведь сказка предназначена для рассказывания, а люди стали их читать. Но читать сказки скучно. Помните повторы у Пушкина: «Мимо острова Буяна...» Чего он там три раза повторяет? А это сказочный прием.

И поэтому, когда я сегодня вижу, что продается аудиокнига Блаженного Августина, я спрашиваю: «Неужели кто-то покупает и 22 часа слушает?!» Оказывается, покупают. Хотя Августин, Фома Аквинский — такое чтение требует большой культуры.

Что-то универсальное, чтобы подошло любому человеку, порекомендовать трудно. Человек к своей книге должен прийти сам. Как это происходит? Чаще книги приходят к человеку. Мы можем неожиданно найти философию в одной строчке, в одной фразе, в работе, которая не имеет никакого отношения к философии. Одна фраза — и вдруг озарение...

Мы должны больше общаться. Вот так, как мы сегодня с вами общаемся. Устная речь, которая всегда была присуща человеку, выстраивается по определенным законам. Но как только вы ее запишете, все живое общение из нашей беседы исчезнет. Когда возникла письменность, она разрушила естественность человеческого общения. В Средневековье монахи не могли читать молча — человек обязательно бормотал. Потом это было утеряно, возникла линейная культура. Все, что записывается, нуждается в определенном порядке, правилах грамматики, затем эта грамматика переносится и в жизнь. И дети сегодня уже воспринимают мир через линейную культуру, хотя она абсолютно неестественна для восприятия жизни.

В результате, рассуждая линейно, мы сталкиваемся с рядом трудностей. Если, например, в литературе мы хотим передать скрип двери, можно написать: «Заскрипела дверь», но это ничего не добавит к образу. А можно написать: «Вжрмржр» (некоторые писатели так делают) — и вы будете вынуждены прочитать это вслух, про себя не сможете. И сейчас происходит своеобразное возвращение к тому, допечатному состоянию, благодаря средствам аудиовизуальной техники. В этом есть свои минусы, но она возвращает нас к визуальным образам.

Именно печатная литература, в большой степени, породила и национализм, и линейное отношение стран друг к другу. Породила национальную замкнутость. В каждой культуре возникла своя система грамматики и так далее.

Общение для человека очень важно. Мне сегодняшнее интервью приносит радость. Нам интересно поговорить, посмотреть друг на друга. Это удовольствие. И для этого нам ничего не нужно, нам никто не мешает найти время для беседы, раскрыться. Вот такого живого общения сегодня не хватает. Это большая беда. Люди замыкаются в себе. Так проще: надел наушники и можешь слушать любые книги, не выходя за пределы маленького помещения. И общение теряет смысл. Смотрите, Интернет дал колоссальные возможности: я могу говорить с кем угодно. И чем заполнено это общение?

Чтобы оценить, узнать друг друга, мы должны погрузиться в другую культуру. А сегодня что произошло? Культуры погрузились в коммуникационное пространство, и оно из средства превратилось в цель. Навязывается форма общения, которая для культуры нехарактерна. Например, единый язык — упрощенный английский. И наш ребенок знает, кто такой Микки Маус, но не знает, кто такая Баба Яга. Общения, информации стало больше, а смысла меньше. Больше всего смысла в общении, когда беседуют два-три человека — смысловой накал, потенциал гораздо выше, чем во время считывания, накапливания информации в Интернете.

Поэтому я за общение, хорошее общение, не ограниченное временем, когда ты можешь расслабиться, проявить свои человеческие качества, данные тебе Богом. А не отвечать стандартной голливудской улыбкой: «Все прекрасно».

Есть одна фраза, она принадлежит Марксу. Я люблю его раннего, а не то, что стало марксизмом-ленинизмом. Маркс любил повторять слова великого флорентийца Данте Алигьери: «Иди своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно». Эту мысль можно довести и до анархической позиции, но думающий человек понимает, что за ней стоит. Я считаю, что это важно. Иди своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно.

Вопросы задавали Андрей Букин, Елена Белега

Подписаться на журнал "Человек без границ"