Помни о смерти, чтобы жизнь имела смысл

Людмила Волынская, кандидат социологических наук

Все мы рождаемся и входим в земную жизнь на условиях обязательного ухода из нее. Мы знаем точно, что нам отпущено какое-то количество лет, после чего мы вновь куда-то уйдем, по-видимому туда, откуда в свое время пришли на Землю. Для одних это другие миры, инобытие, для других — ничто. Как бы мы ни были настроены, но об обязательности ухода из этого мира у нас есть совершенно достоверное знание, и в нем никто не сомневается. Заведомая ограниченность жизни побуждает человека серьезно задуматься о ее смысле и о подготовке к смерти. Казалось бы, это самая естественная позиция, поскольку она вытекает непосредственно из условий нашего существования. Но, видимо, взглянуть в лицо реальности многим людям настолько страшно, что они предпочитают отворачиваться от этих мыслей, скрывать их от самих себя. Более того, вся наша и западная культура ориентированы на то, чтобы не думать о смерти. Поэтому те, кто боятся вечных вопросов, находят в такой культурной парадигме поддержку и считают себя вправе прятать, как страус, голову в песок.

Иероним Босх. «Вознесение праведников» Пациенты, пережившие клиническую смерть, часто рассказывают о путешествии по туннелю, в конце которого их ожидал невиданный свет.

В действительности мыслей о смерти избежать нельзя, как бы мы того ни хотели, поскольку это единственное, что в нашей жизни со стопроцентной гарантией осуществится.

Все мысли о смерти нужны для жизни. Лев Толстой

Все остальное может быть, а может и не быть, а тут уж без вариантов. Материалистическое общество лицемерит, когда призывает человека полностью отключиться от подобных мыслей. Если смотреть на этот вопрос непредвзято, со стороны, то кажется странным, что большинство людей не готовятся к самому важному, итоговому событию их жизни. Чем меньше мы знаем о чем-либо, тем больше боимся этого. И наоборот, то, что нам известно, кажется не таким уж страшным. Еще З. Фрейд установил, что вытесненные в подсознание идеи руководят оттуда нашим поведением как ни в чем не бывало, и даже хуже, поскольку мы уже не в состоянии корректировать их сознанием. Все это в полной мере относится к вытесненным мыслям о смерти.

В нашей культуре сегодня вряд ли найдет поддержку мысль о том, что к смерти надо готовиться, и нам может даже показаться странным, что на Востоке внезапная смерть считалась большим несчастьем. Известный философ Монтень говорил, что он хотел бы умереть за работой. С точки зрения материалиста, это звучит красиво. Но фактически мы видим желание спрятаться от смерти в привычной деятельности и уйти от налаживания связи между мирами. «Я хочу умереть за работой!» — эти слова можно считать девизом атеистического подхода к жизни. По-видимому, работа здесь воспринимается как спасение от страха смерти — она призвана отвлечь от нелегких, но очищающих душу мыслей. Однако если исходить из того, что смерть не означает окончания всего и что к ней надо готовиться заранее, то этот внешне красивый тезис становится весьма сомнительным. В другой парадигме восприятия действительности момент ухода из этого мира гораздо важнее, чем любая работа.

Работа является составной частью жизни и имеет смысл, только пока жизнь продолжается. Освобождение от работы, особенно если она была связана с руководящим постом, обычно переживается нелегко. Но в старости необходимо пройти через это и сохранить самоуважение, несмотря на замену прежнего социального статуса более низким статусом пенсионера. Это благоприятно отразится на психическом здоровье пожилого человека, если ему удастся принять такой настрой и относиться к социальным взлетам и падениям не слишком серьезно. Кроме того, подобный опыт может стать и подготовкой к миру иному, где высокие позиции в иерархии предполагают ответственность, но не дают привилегий. Согласно воззрениям индуистов, последние годы, вместо сожаления об уходящей жизни и связанных с этим страданий, необходимо посвятить размышлениям о прожитом и подведению итогов, а в китайской классификации возрастных периодов, или жизненных циклов, выделяется даже этап познания собственных заблуждений. При таком подходе идентификация себя в старости приобретает смысл.

Анубис приводит Хуннефера к весам Справедливости. Папирус Ани. Фрагмент Древнеегипетское божество с головой шакала Анубис почитался как проводник душ в царстве мертвых.

Очень сомнительно, что атеистическая доктрина может дать глубокое ощущение смысла жизни и счастья. Хотя, как утверждает В. Франкл, смысл жизни, в принципе, можно найти и при атеистическом подходе, но сделать это гораздо труднее, а потому удается не всем. По данным социологических исследований М. Аргайла, верующие люди более счастливы и здоровы. Трудно не согласиться с К. Юнгом, говорившим, что для психического здоровья лучше видеть в смерти цель, к которой надо стремиться, чем отгонять от себя мысли о ней. Особенно актуальным это становится в конце жизни, ведь духовное здоровье невозможно без перспективы, «прицельной точки в будущем». Во всех мировых религиях есть стоящая над миром цель, следуя к которой человек может прожить вторую половину своей жизни так же целенаправленно, как и первую. Видеть в одухотворенной смерти цель возможно только в том случае, если к ней иначе относиться и ощущать земную жизнь в ее связи с более широким контекстом, а не в отрыве от других возможных миров. На прожитую жизнь можно смотреть как на заданную и решенную задачу, за которую вскоре предстоит отчитаться.

В принципе, зачатки этого мироощущения есть почти у любого человека, но воспитанный в нас и привычный нам атеистический подход накладывает вето на поощрение и развитие в себе подобных состояний души. Нужна внутренняя смелость, чтобы противостоять широко распространенному атеистическому мировоззрению, не быть предубежденным, когда речь идет о спорных вопросах бытия, доверять своей интуиции. И эта смелость получает вознаграждение в виде настоящего глубинного самоуважения, ощущения внутреннего стержня и смысла прожитой жизни.

Наиболее благоприятным периодом для размышлений о смысле жизни является старость. Во многих исследованиях отмечается, что уже в преддверии старости люди в большинстве своем становятся более религиозными, даже независимо от влияния социума. В качестве примера можно привести «отца позитивизма» О. Конта, который в 50 лет сменил свое позитивистское мировоззрение на религиозное. Очевидно, приближение старости ставит перед человеком новые задачи. Погоня за властью и богатством утрачивает прежнюю значимость, ведь, даже если они будут достигнуты, пользоваться ими он сможет недолго.

В старости очень болезненной становится проблема планирования будущего и связанная с этим проблема смысла жизни. Многие пожилые люди пытаются взглянуть в глаза своему будущему и понимают его неизбежное сужение и ограниченность, если считать теперешнюю земную жизнь единственной. В нашем обществе принято обходить эти вопросы молчанием, как будто их не существует вообще. В результате каждый решает их на индивидуальном уровне, кто как может, и часто не лучшим для себя образом. Социокультурный норматив «не думать о смерти» приводит только к тому, что эти мысли становятся особенно страшными и поэтому загоняются глубоко в подсознание.

Однако вечные вопросы актуальны не только для старости. Даже если вы молоды и сильны, это еще не значит, что вы неуязвимы для смерти. К ней лучше быть готовым всегда, поскольку неизвестно, когда она наступит. «Memento mori», — говорили древние, и в этом был глубочайший смысл. Если мы не формально, а действительно глубоко ощущаем ограниченность жизни, мы больше ценим каждое ее мгновение и ничего не откладываем на потом. Ведь этого «потом» может и не быть.

Часто люди, представляя свою возможную смерть, думают не столько о прикосновении к непостижимому, сколько о том, как это воспримут те, кто останется на земле. Они чувствуют себя так, как будто и в этот миг выступают на жизненной сцене, продолжают играть данную им роль.

Однажды на экскурсии водитель автобуса неожиданно завез нашу группу по узкой петлистой тропинке высоко в гору. Вниз было страшно смотреть: малейшее неверное движение или отказ тормозов могли окончиться плачевно. В эти минуты большинство туристов молчали. Но потом некоторые поделились своими переживаниями, и было удивительно, насколько они оказались различными. Моя соседка, оказывается, больше всего волновалась о том, смогут ли опознать ее тело, если оно будет искажено до неузнаваемости. Другая женщина возбужденно рассказывала, как представляла себе некролог в газете и реакции на этот некролог всех своих знакомых. Казалось, что она не в состоянии представить себя даже после смерти без привычного окружения, отказаться от земных интересов, отделить свою сущность от преходящих явлений.

Подобные восприятия возможности смерти свидетельствуют о том, что эти люди и после ее наступления еще долго не смогут оторваться от земных дел. Для них земные дела — единственная реальность. И ни на какую другую они не настроены. По-человечески это вполне понятно, ведь наша культура наложила на них свой отпечаток. Но настоящие знатоки посмертных состояний — тибетские ламы говорят о нежелательности психологических задержек на пути перехода, о невосполнимости потери первых решающих мгновений после смерти для дальнейшего продвижения. Даже мысленное представление своей смерти дает своеобразный прогноз, как мы, скорее всего, будем вести себя после ее наступления.

В древности человека учили опыту умирания. В те времена люди были ближе к природе и стремились к общению с духами окружающих стихий и своих умерших предков. Так что различие между этим и тем мирами не казалось им таким уж значительным. В некоторых странах Востока людей учили даже опыту перевоплощения. Одним из ключевых моментов этого является попытка проникнуть в природу человеческого сознания. Каково оно сейчас и как проявит себя, когда разъединится с телом? Некоторые люди проходили даже через символический опыт микросмерти, в чем-то сходный с глубокой медитацией на смерть.

Психологическая наука утверждает, что, доведя в своем воображении любой страх до предела, человек перестает бояться его. Ведь опыт, полученный нами в воображении, мало чем отличается от реального. И в своей жизни мы, наряду с реальным, постоянно пользуемся воображаемым опытом, иногда даже не отличая один от другого. Все это в полной мере относится и к микросмерти. Поэтому человек, воспитанный в таких культурных традициях, почти совсем не боялся смерти, во всяком случае, страшился ее значительно меньше, чем большинство наших современников. К тому же он получал поддержку от родственников и друзей, которые по мере своих сил и разумения помогали ему перейти в иной мир. Современные же люди своим горем, плачем, отчаянием очень затрудняют положение умирающего, а в дальнейшем также и умершего. Фактически они хотят вернуть его в прошлое. И он, видя тяжелое эмоциональное состояние близких ему людей, никак не может от них оторваться. А это для него пагубно, поскольку его душа уже должна отрешиться от земных дел, перед ним стоят уже совсем другие задачи. Мало того что он совершенно не подготовлен к смерти, так еще родственники мешают ему ориентироваться в новых переживаниях, заставляют терять драгоценные первые мгновения после смерти.

Феофан Грек. «Успение Богоматери». XIV век Успение (смерть) Богородицы — один из самых светлых христианских праздников. Когда в этом мире умирает тело, бренная оболочка, в ином мире рождается душа. Ее не видят те, кто, склонившись над телом, оплакивают его.

Такие нормы поведения родственников получили широкое распространение в материалистических культурах. С одной стороны, разлука с близким человеком кажется вечной, а с другой — о нем никто и не думает заботиться, поскольку он вроде бы уже не существует. Чем громче мы выражаем свое горе, тем больше любви к умершему себе приписываем. Поэтому некоторые демонстрируют даже преувеличенную, театральную скорбь, чтобы уверить окружающих (и самого себя) в своих чувствах к покойному.

Но если исходить не из материалистической концепции, то лучше не поддаваться бурным переживаниям, а, наоборот, стараться утихомирить свою боль, наполняя ее светлыми, лирическими воспоминаниями. Вполне возможно, что разлука с близким человеком еще не окончательная и мы можем встретиться с ним при других условиях. А сейчас ему необходимо уйти, оторваться от Земли. Ему и так очень трудно. И уж если мы не в состоянии помочь ему в этом переходе, то не надо хотя бы препятствовать.

Некоторые современные люди считают, что мысли о смерти мешают жить. Эта идея была заложена даже в основу социологического исследования, в котором благополучие пожилых людей среди прочих факторов оценивалось и по тому, думают они о смерти или нет. Авторы этого исследования считали, что благополучные старики должны жить исключительно земными интересами и не думать о приближающейся смерти. Но с этим вряд ли можно согласиться. На самом деле все обстоит как раз наоборот. Весь вопрос в том, как именно думать о смерти. Если считать ее ужасом, концом всего, то, возможно, действительно думать о ней не имеет смысла. Именно так и воспринимают смерть те, кто призывает не думать о ней, в том числе авторы упомянутого научного исследования. В этом случае мы загоняем мысль о смерти в подсознание, и она оттуда руководит нашими бессознательными страхами, которые иногда внешне могут проявляться в чем-то другом. Например, человек боится самолетов, лифтов, крови и т. д. — всего того, что бессознательно ассоциируется у него с уничтожением, хотя он себе в этом не признается. Страх смерти может проявляться в безудержной погоне за наслаждениями, в стремлении взять от жизни все, что она якобы может дать, и тем самым заглушить «ненужные» мысли. За многими нашими непонятными страхами скрывается более глобальный страх — страх смерти.

Знаменитая американская исследовательница вопросов смерти доктор Э. Кюблер-Росс выделила пять стадий, которые проходит человек с типичным западным менталитетом, неожиданно узнавший о том, что он неизлечимо болен. Вначале он не желает этому верить. «Нет, это невозможно, этого не может быть». Доктор Кюблер-Росс назвала первую фазу отрицанием. Как правило, страшный диагноз застает западного человека врасплох, он не готов всерьез думать о собственной смерти, поэтому ему кажется, что такое может случиться с кем угодно, только не с ним. Он надеется на врачебную ошибку или на чудо исцеления. Многие люди считают себя (или хотели бы считать) особенными, неподвластными общим неумолимым законам. И в эти непростые минуты власть захватывает наиболее инфантильная часть в человеке.

Инфантильное «я» не верит в возможность своего уничтожения. В сущности, оно не так уж далеко от истины. Только оно путает исчезновение физической формы с уничтожением «я» вообще и поэтому испытывает невротический страх. В действительности проходить первую стадию приобщения к смерти совершенно не обязательно. Все зависит от нашего общего отношения к смерти. Теоретически мы знаем, что она рано или поздно должна наступить, но удерживаем это знание на поверхности, не давая ему проникнуть в глубину нашей психики. Фактически это трусость, которая искажает видение реального жизненного пути. Счастлив тот, кто готов принять неизбежное в любое время. Смерть от болезни — это не самый худший вариант смерти, если только физические страдания не чрезмерны. Ведь болезнь дает время завершить земные дела и психологически подготовиться к переходу.

Вторая стадия начинается, когда смертельно больной человек понимает неотвратимость близкого конца. Тогда, по данным Кюблер-Росс, отрицание сменяют гнев и возмущение. «Почему именно Я? Это несправедливо! Ведь я не самый грешный и пока еще не самый старый. Почему же вон тот старик, который гораздо старше меня и который уже давно никому не нужен, все еще живет, а я обречен на смерть?»

На такие вопросы ответа в принципе не существует. Все мы пришли в этот мир только временно, на условиях ухода из него в неизвестное для нас время. Таковы правила игры, установленные не нами. Но, если мы глубоко ощущали это в течение всей своей жизни, нам будет не так уж трудно принять назначенные свыше время и обстоятельства ухода. Так что и вторую стадию проходить совсем не обязательно.

Третью фазу Кюблер-Росс называет сделкой с Богом или Судьбой. Эта сделка заведомо односторонняя, это все то же наивно-инфантильное навязывание своих правил объективной Реальности, управляемой не нами. «Если я буду послушным, то что ты мне за это дашь?» — спрашивает ребенок своих родителей. «Если я буду очень-очень хорошим, ты продлишь мою жизнь?» — спрашивает смертельно больной человек Бога или Судьбу. Вначале он еще надеется на положительный ответ свыше. Он становится более чутким к окружающим, старается не лгать и делать то, что, по его разумению, хочет от него Бог. Ответ дает только время. Если человеку не становится лучше, он начинает понимать, что Бог не заключил требуемой сделки и вовсе не собирается награждать его за «правильное» поведение.

Человеку невдомек, что у Провидения могут быть совсем другие планы относительно него. Бог может наградить нас по-своему, совсем не так, как мы этого ожидаем. Например, за пределами земной жизни. Задача третьего периода — не впадать в отчаяние в любом, даже самом страшном случае. Но как раз этого не может сделать современный западный человек. И доктор Кюблер-Росс выделяет четвертую стадию умирания — глубокую подавленность. Умирающий человек уже не злится, не торгуется, он наконец-то понимает, что все бесполезно. Он чувствует себя в ловушке смерти. Им овладевает безысходность, он не видит никаких перспектив и очень жалеет себя.

Но крайняя степень отчаяния у человека с нормальной психикой не бывает слишком продолжительной. Дойдя до последней точки психического падения, человек, по закону маятника, начинает возрождаться. И вчерашняя безысходность постепенно пропитывается смирением, подчинением приговору. Или надеждой на лучшее будущее, пусть и не в этом мире. Подойдя вплотную к смерти, некоторые люди в последние мгновения пребывания на Земле начинают видеть туннели, яркий свет, умерших родственников и слышать их голоса. Эта стадия умирания гораздо приятнее, чем предыдущая. Некоторые умирающие переживают самую настоящую эйфорию предсмертного часа. Пациенты Э. Кюблер-Росс часто говорили, что теперь жалеют о том, что так долго противились смерти: они не могли даже представить ее такой прекрасной.
Фактически их последние земные мгновения сливаются с первыми впечатлениями другой жизни. Это совпадает с тем, что рассказывают люди, пережившие клиническую смерть. Они тоже видели яркие видения и испытывали необыкновенное спокойствие и умиротворение.

Итак, проходить пять фаз предсмертного состояния совсем не обязательно, их не может избежать только не подготовленный к смерти человек. «Чтобы никогда не бояться смерти, всегда думай о ней», — говорил древнеримский философ Сенека.

Ну а как все-таки желательно реагировать на известие о приближающейся смерти? Лично мне хотелось бы принять эту неизбежность со смирением и даже с благоговением перед тайной надвигающегося важного события. Возможно, будет сильное стремление успеть доделать то, что необходимо и что должно после меня остаться на Земле. Пусть эти следы будут измеряться в микромасштабах и человечество без них вполне сможет обойтись, но это будет важно для меня, для грядущего отчета о моей жизни.

Когда вплотную подойдет время моего «ухода из этой Яви», я постараюсь встретить Смерть одухотворенно, раскрыться навстречу великой тайне. И я поддерживаю в себе все, что способствует этому, невзирая на протест материалистического общества. Похоже, что мы живем в последний период расцвета материализма, когда он достигает своего абсурда, отрицая необходимость подготовки к смерти. А дальше — прорыв и переход на новый виток спирали развития культуры с частичным возвратом к тому, что было раньше. В будущем отношение к смерти в обществе обязательно изменится, и это надо подготавливать уже сейчас.

Хотя я полностью еще не изжила страха перед смертью, все же он у меня не такой сильный, как у большинства людей. Прежде всего, я его в значительной мере осознаю и не скрываю от себя. В нем почти совсем нет сожаления от расставания с жизнью и с близкими людьми. На жизнь я уже давно смотрю как на временное явление, как на заданный урок, за который я обязана отчитаться, к тому же в любой момент. А близкие люди — некоторые уже находятся там, и как раз в смерти я вижу возможность встретиться с ними. Ну а тех, кто, по всей вероятности, уйдет после меня, я уже сейчас часто представляю в иных измерениях, представляю, как они будут там выглядеть, как я смогу их встретить и помочь устроиться в новом для них мире.

То, что я все же считаю еще неизжитым, непреодоленным в себе, — это чисто животный, инстинктивный страх. Скорее, страх тела, который, однако, затрагивает и душу, пока она соединена с ним. Возможно, чем дряхлее будет становиться тело, тем меньше будет оставаться и страха за него.

Страх смерти — это и страх перед неведомым. Мы входим во что-то совершенно незнакомое нашему привычному сознанию, в какой-то новый мир. Вероятно, страха перед неведомым полностью избежать нельзя, но его могут хотя бы отчасти уравновесить другие эмоции — противоположно направленные. Например, любопытство, желание раскрыть тайну.

Смысл любого явления можно постигнуть, лишь взглянув на него со стороны. Поэтому смысл нашей жизни может проясниться только при выходе (хотя бы мысленном) за ее пределы. Но именно этого мы больше всего боимся и, не зная достоверно ничего другого, слишком привязываемся к земному существованию. Социальное устройство побуждает нас заботиться о своем социальном и материальном положении, повышении своего статуса. Многие люди всерьез принимают эти правила игры и проводят жизнь в борьбе за более высокий пост и улучшение материального положения.

Но неизбежность смерти превращает все эти хлопоты в бессмыслицу. Когда приходит пора подведения итогов, эти ценности оказываются мнимыми, они не могут быть фундаментом смысла жизни. Проходя через земную жизнь, мы должны приобрести значимый для себя опыт — опыт познания, опыт общения и взаимодействия с окружающими людьми. А материальные и социальные ценности могут быть только инструментами и играть подчиненную роль — они необходимы лишь для того, чтобы это удалось осущеcтвить. Действительно, наше социальное положение во многом определяет наши возможности влияния, круг общения, материальный достаток. И если, поднимаясь на следующую ступеньку, мы расширяем свой опыт, используем открывшиеся возможности во благо себе и другим, то наша жизнь приобретает смысл. Если же это является только средством для удовлетворения амбиций, для утверждения себя за счет других, то мы невольно попадаем в «силки дьявола». В этом случае наше восхождение только кажущееся, и в конечном счете оно не принесет счастья ни нам, ни тем людям, с которыми мы связаны.

Именно глубокое понимание ограниченности нашего существования побуждает нас задуматься о его смысле. Чем мы занимались, пока жили, что было в нашей жизни главным? Настоящий смысл может дать только ощущение связи между мирами, ощущение того, что приобретенный в земном существовании опыт не пропадает, а переходит в другое измерение. В нашем обществе сейчас наметились первые тенденции к пересмотру отношения к смерти, и сейчас все больше и больше открыто обсуждаются вопросы, которые раньше замалчивались. Если эта тенденция утвердится, то мы сможем, с одной стороны, обратиться к уже накопленному опыту человечества по изучению посмертных состояний, а с другой — продолжить исследования в этом направлении. И тогда разрыв между мирами не будет казаться непреодолимым.

Подписаться на журнал "Человек без границ"