СЕ ЧЕЛОВЕК! Сергею Павловичу Курдюмову посвящается

Татьяна Григорьева, доктор филологических наук

С ним хотелось говорить о Вечном. Сергей Павлович понимал с полуслова, даже если речь шла о таких далеких вещах, как буддийская логика непротиворечивости или модель инь-ян, столь непривычная для ума, привыкшего противопоставлять одно другому.

Несосредоточенность на себе позволила проявиться национальной интуиции, чувству Вселенскости, о котором говорил Достоевский в речи о Пушкине и которое Владимир Соловьев возвел в принцип Всеединства: мир многообразен в своих проявлениях, но един в своей Основе. А физика и математика С. П. Курдюмова эта вселенская интуиция привела к синергетике. Не потому ли, что эта наука призвана спасти мир от распада, соединив божественную, небесную энергию с земной, человеческой?

Сергей Павлович Курдюмов

Сергея Павловича Курдюмова знаю давно. (Не могу писать о нем в прошедшем времени, ощущаю его присутствие; такие люди не уходят, лишь сбрасывают одежду, сдерживающую их дух.) Давно, почти 30 лет назад, он первый из ученых от всего сердца откликнулся на мою опальную книгу «Японская художественная традиция» (1979). Опальную не потому, что заключала в себе крамолу, а потому что была правдиво написана — против правил, да и требовала умственных усилий, на которые наш чиновник от науки не горазд. Речь, конечно, не о книге, а о благородстве человека, у которого были свои правила или нравственный закон, и ему он сознательно или бессознательно следовал во всех случаях жизни.

С тех пор наша дружба не прекращалась, хотя виделись мы не так часто. Но я постоянно ощущала его присутствие, его невидимую поддержку. Мне было легче от одной мысли, что есть Сергей Павлович. И когда приглашали на очередную конференцию — в Москву ли, в Суздаль или на Алтай, я спрашивала: «А будет ли Курдюмов?», и он спрашивал, буду ли я. Что-то есть непостижимое в общении душ, что-то поверх времени, барьеров. И эта открытость друг другу — величайшее счастье.

Все, кто его знал, вспоминают о его удивительном свойстве любить людей, о его душевной тонкости, деликатности, доброжелательности. Его называли «гением общения», в том смысле, что он умел разглядеть Свет в каждом, даже если этот каждый в себе ничего особенного не замечал. Такого в нашей традиции называют «всечеловеком», а в китайской, согласно Конфуцию, говорят так: благородный человек всеедин, но не объединяется в группировки, мелкий человек группируется, но не может быть всеединым.

Более всего он боялся кого-то обидеть. Каждый в его глазах заслуживал доброго отношения. В каждом есть что-то свое, неповторимое. По признанию студентов, никто так бережно не относился к ним. Он же учил их прежде всего познавать «дух науки».

Я всегда восхищалась его оптимизмом. Наверное, и оптимизм бывает двух родов: от незнания и от полноты знания, когда ум поднимается столь высоко, что способен объять невидимое. Он действительно жил в ином измерении, где не видно мелочей и открывается Красота сущего. Как у Ламартина: «Человечество подобно ткачу, работающему на станке времен с изнанки. Придет день, когда, взирая на другую сторону ткани, человечество узрит картину дивную и величавую, вытканную на протяжении веков его собственными руками, причем само оно не ведало ничего, кроме путаницы нитей на изнанке ткани. В этот день человечество преклонится перед Провидением, проявляющим себя в нем самом». Этот день существует в вечности, доступен прозревшим.

Находясь в гуще событий, он как бы жил вне времени или над ним. Он был слишком озабочен безопасностью Земли со всеми ее обитателями, чтобы думать о собственной безопасности. Как ученый Божьей милостью, он буквально посылал сигналы бедствия, предупреждая о «возрастающей опасности сверхвзрыва (демографического и социального), сверхкатастрофы», к которому неизбежно ведет линейное, одномерное мышление, доводящее все до абсурда. «Зауженное сознание» ничего не видит, кроме вожделений собственного эго. Говоря на языке буддизма, в котором Сергей Павлович разбирался не хуже наших буддологов, призывал не создавать искусственные дхармы, надуманные проблемы, ввергающие человека в дурную бесконечность суетного мира-майи, а вникать в пути Эволюции, доступные человеческому разуму.

Объять всецелое под силу лишь великому таланту, прозревшему Основу сущего. Все едино, многогранно, открыто, потому и сообщается между собой. И значит, нет того, что можно было бы безнаказанно уничтожить, умалить, нарушить естественную природу. Здесь не только математические знания нужны, здесь действует закон взаимопритяжения души, открытой всему, и мысли, способной проникать в невидимое. Потому и притянулись к Курдюмову ищущие Истину, не утратившие способность к со-переживанию: и физики, и гуманитарии. Потому и притянулись, что он любил их всех. По закону «предустановленной гармонии», на основе нравственной науки самоорганизовалась школа Курдюмова. Притягивали книги ученого и его выступления. Последнее прозвучало 9 октября 2003 года на Международной научной конференции «Космическое мировоззрение — новое мышление XXI века». В его докладе «Новые тенденции в научном мировоззрении» — та же забота об охране Жизни. «Закон коэволюции гласит, что все системы, которые мы построили в себе, — структуры разного возраста, и те, что из прошлого, развиваются медленно, а из будущего — очень быстро». И спешил предупредить: «В условиях неустойчивости системы малое воздействие может приводить к катастрофическим результатам, дальнейшим цепным реакциям, которые развиваются по своим законам и приводят в действие мощные энергии. Это надо предусматривать.

В китайской философии есть очень красивый образ: орел, летящий над долиной, испещренной множеством дорог. Но в нужном направлении можно двигаться по разным дорогам. Задача ученых — подобно орлу, обозреть все разнообразие путей эволюции... Они могут переплетаться, расходиться — в этом и заключается сложность выбора пути, но необходимо увидеть, куда он ведет».

Как истинный ученый-синергетик, он верит в разумность Вселенной: «„Золотой миллиард“ сначала выделится, а потом упадет в силу большой неравновесности системы. Как будет происходить его падение — с чудовищными войнами или террористическими актами, — это зависит от ученых, которые, возможно, найдут другие, более мягкие пути выхода из этого кризиса».

Даже те, кто слушал Курдюмова впервые, были заворожены красотой его души, глубиной мысли, проникающей до глубин Бытия или человеческого сердца. Ведь человек, панически боящийся заглянуть в себя, попадает в непроницаемый мир, где каждое эго — само по себе, на себе замкнуто. Сергей Павлович потому и сделал синергетику важной частью своей жизни, что являл собой целостную личность, сердечный разум, призванный снимать искусственные барьеры, угрожающие Жизни. Потому и соединял разрозненное, веря в единую Основу сущего: идеи Запада и Востока были для него двумя половинами единого Знания, он видел прошлое и будущее в настоящем, он признавал двуединство материи и духа, науки и религии, призванных одухотворять человека.

Можно понять все, зная Одно, но нельзя понять Одно, думая, что знаешь все («Многознание уму не научает»). Его заботила Жизнь как таковая, судьбы людей и судьба каждого. Для просветленного ума нет границ, и ему были близки мысли японского христианина Утимура Кандзо: «Теперь ни наука, ни философия не отражают Истину, — писал он в начале XX века. — Истина — это то, что лежит на дне явлений, самая их суть, жизнь и свет человека... Трудно представить, как общество, непричастное Истине, может просуществовать сколь-нибудь долго». Созвучны были ученому и мысли святителя Феофана Затворника: «Ум, сущий в сердце, видит все равномерно, как из центра сферы, в то время как ум, находящийся в голове, видит неравномерно, так как движется вдоль какого-либо радиуса — сокрытой установки субъекта». Сердечному разуму открыто прошлое. Сергей Павлович верил в предсуществование духовных истоков новой науки, синергетики, которую называл «наукой о целостности мира» и «философией надежды». Потому и обращался к мудрецам Востока и Запада, находя у них поддержку своим сокровенным мыслям. Их он нам и завещал.

Подписаться на журнал «Человек без границ»