| Поделиться статьей: | | Статьи Послать ссылку другу  Личности > Символы Борисова-МусатоваТатьяна ЧамоваС Борисова-Мусатова начинался «серебряный век» русской живописи. Он был уродлив и некрасив, но у него было доброе сердце и романтическая душа. Его не понимали, над ним смеялись, но он с упорством первооткрывателя искал новые пути в искусстве, желая открыть миру полузабытый язык символов и гармонии. В 1870 году в доме скромного саратовского служащего железной дороги родился долгожданный первенец. Родители назвали его Виктором и не могли нарадоваться на веселого и резвого малыша. Но вскоре с мальчиком случилось несчастье — упав со скамейки, он серьезно повредил позвоночник. На всю жизнь ему достался горб, малый рост, а главное — боли и постоянная угроза обострения болезни. Годы спустя товарищи ласково называли его за глаза «горбунчиком», а он поражал всех задором, жизнелюбием, энергией. Виктор начал рисовать в шесть лет. Контурные карты в его исполнении становились целыми картинами. Море около берегов обводилось необыкновенно живописной краской, горы растушевывались с удивительной тщательностью, реки и озера покрывались волнами. Зеленый островок на Волге стал его первой мастерской: «Он был для меня чуть ли не „таинственный остров“. Он был пустынен, и я любил его за это. Там никто не мешал мне делать первые робкие опыты с палитрой». Виктору повезло — в саратовском реальном училище заметили его талант и дали импульс учиться дальше: Московское училище живописи, ваяния и зодчества, Петербургская Академия художеств, опять Москва. На первых порах он стремится в совершенстве овладеть техникой живописи. Отрабатывать классический рисунок Мусатов отправляется в Париж, в ателье Ф. Кармона. Твердо следуя поставленной цели, он изо всех сил сопротивляется соблазну живописи. В парижских мастерских Мусатов знакомится со многими молодыми русскими художниками. «Маленький, горбатый, с худощавым бледным лицом, светлыми волосами ежиком и небольшой бородкой, он был трогателен, мил и сердечен. Мы все его любили, стараясь оказывать всяческое внимание. Мусатов всецело был тогда во власти импрессионистов», — вспоминал Грабарь. Не на Монмартре, а в Саратове, на каникулах, он дает волю живописному эксперименту с цветом, пробует, ищет. Особенно удается ему «Агава». Простое домашнее растение в глиняном горшке художник увидел так, что в воображении возникают картины заморских стран и дальних путешествий. Так писали лишь признанные французские импрессионисты. «За пять лет учебы Мусатов повторил маршрут европейской живописи последних десятилетий 19 в.», — скажут о нем позднее. Красивая эпохаКак найти себя в живописи — этот вопрос становится главными для Мусатова после возвращения из Парижа. В небольшом садике саратовского дома творит он мир своей мечты. Его идеи в начале напоминают игру, забаву. Однажды Виктор попросил свою мать Евдокию Гавриловну, искусную рукодельницу, сшить длинное белое платье, какое носили в старину. Сам из проволоки сделал обруч, сказав, что это будет кринолин. К платью нужны были ожерелье, веер, серьги — все это нашлось в старом комоде. Одетая в старинное платье, на фоне беседки, увитой виноградом, ему позирует сестра Леночка. Вот он — тот образ, «форма мечты», которую так долго искал художник. «Наконец-то нашел ее, — признается Мусатов, — сотворил по образу и подобию прошлого столетия». Отныне Дамы на картинах Мусатова — это его идеальный образ. В костюмах смешаны эпохи и стили. Сердце художника свободно от условностей. На вопрос друга: «Что это за время?» — он ответит лукаво, глядя на один из своих холстов: «А это, знаете ли, просто „Красивая эпоха“...» Появление на выставке Московского товарищества художников картины «Автопортрет с сестрой» вызвало непонимание и брань критиков. Отчасти они были правы — не хватало единства, строгой организации композиции... И тем не менее — первый серьезный шаг к новому искусству сделан. Живописный язык Мусатова только формируется, но он уже не похож на обличающий реализм передвижников, отличается от воздушной легкости французского импрессионизма. После «Автопортрета» пройдет четыре года поисков и труда. Неудачные работы, безответная любовь, непонимание критики. Но Мусатов молод и верит в свое счастье. Символы «мусатовского» мираЛетом 1901 года Борисов-Мусатов гостит в Зубриловке под Саратовом, исключительном по красоте имении князей Голицыных-Прозоровских. Здесь царит еще мир античной старины, одухотворенный поэтическим творчеством Державина, Крылова, Петра Вяземского, Якова Полонского. «Старинный, жемчужный мир красоты...» — в нем художник находит свой заветный образ, свой символ. Зубриловский парк и дворец станут пейзажным фоном и поэтическим «ландшафтом» для многих его работ. Первая из них — «Гобелен» — поразила современников своим очарованием и новизной. Написанная темперой, картина имитирует мягкую, бархатистую фактуру старинных гобеленов. «Гобелен» принес художнику признание. Впервые после многих лет неприятия и издевательской критики на конкурсе имени В.Д. Поленова и И.Е. Репина картина получила первую премию. «Мусатов заставил нас узнать глубокое и отвлеченное созерцание», — напишет один из его современников. Художник создает мир, в котором нет места временному и преходящему. Этот мир учит созерцать и «заставляет» зрителя становиться глубже и тоньше. Сразу после «Гобелена» следует новый шедевр — «Водоем». Этой работой Мусатов подводит итог своим поискам перед новым этапом, который уже интуитивно предчувствует: «Эту картину я напишу сейчас или никогда... ведь после начнется другая жизнь... Все меня захватит вероятно в другой форме». В «Водоеме» появляется особый «мусатовский колорит»: чистый, насыщенный цвет — «такого синего нет ни у кого». Картина наполнена светом, ее гармоничные, яркие тона звучат как утверждение полноты жизни. Неба на картине не видно, но мы знаем о его глубине по отражению в водоеме. Две девушки на берегу, у воды, так похожие на чеховских героинь, словно вслушиваются в судьбу целого поколения. ***Поэтический образ Дамы в старинном наряде — «душа темы» у Мусатова. Вопреки царившему тогда мнению, что идеальные русские женщины остались в прошлом и что современная женщина суетна, потеряла спокойствие и благородную красоту, Мусатов заявляет: «Ценю я такую женщину, к которой применимо выражение Чона является охраной душ“. Я верю в русскую женщину. Надеюсь, что среди них есть души идеальные, и этой надеждой только и живу». Мусатов с удивительной чуткостью умеет увидеть в окружающих его женщинах идеальный образ. Именно реальные дамы — сестра, жена — станут его музами. Их образы, лишенные обыденности и полные спокойной гармонии, населяют мусатовский мир. Любовь провозглашает Мусатов своей броней от всяких зол. «Знаете ли вы, какое это счастье, наслажденье — молча любить? Я мучусь, но сознаю, что я через это становлюсь лучше», — так писал Мусатов другу в пору безответной любви. Это были не просто красивые слова. Любовь давала ему то личное обаяние, которое как магнитом притягивало к нему людей. В Саратове у Мусатова было много друзей. Люди очень разные, но очень созвучные друг другу. Одна из них, Татьяна Борисовна Семечкина, руководила местным Мариинским институтом благородных девиц; она была единственной наследницей своего дяди — Константина Карловича Данзаса, лицейского друга Пушкина и его последнего секунданта. В ее доме познакомился Мусатов с пушкинскими реликвиями Данзаса, услышал старинные семейные истории. Преподаватель музыки Михаил Букиник, талантливый виолончелист, стал настоящим другом художнику, разделив с ним идеи пропаганды в живописи «нового искусства». Музыкальность мусатовских картин, отразившаяся в их названиях, — влияние их дружбы. Друзья даже образовали союз. Название наполовину в шутку, наполовину всерьез предложил Мусатов — «Саратовский английский клоб». Велись шуточные протоколы заседаний, изобрели даже печать. А еще здесь музицировали, читали стихи, говорили о новом искусстве, о символизме, шутили... По вечерам собирались у Станюковичей. Владимир Станюкович, отставной офицер, литератор, товарищ детских лет поэта Брюсова, приехал в Саратов из Харькова весной 1902 года. Жена Станюковича, невысокая милая женщина со смуглым лицом и карими глазами, с большим участием отзывалась на разговоры, споры о литературе и живописи. Мусатов был поражен ее внутренним светом. С каждой встречей она все больше казалась ему давней знакомой. И только гораздо позже Мусатов узнал, что Надежда Юрьевна происходила из старой русской дворянской семьи. Ее бабушка была урожденная Палеолог. Романская кровь, душевная тонкость делали ее похожей на образ Симонетты, легендарной Музы Боттичелли. Так вот откуда столь знакомые черты! Не случайно в это время Мусатов украсил стены своей мастерской репродукциями с картин великого флорентийца. Отражения облика Симонетты увидел Мусатов в Надежде Юрьевне. Судьба подарила ему возможность пойти по стопам любимого художника... «Русская Примавера» |
