| Поделиться статьей: | | Статьи Послать ссылку другу  Искусство > Героя — на сцену!
25 мая в Российском академическом молодёжном театре состоялся диспут «Героя — на сцену!», в котором приняли участие победители и лауреаты одноимённого творческого конкурса, проведённого РАМТом. Дипут стал заключительным мероприятием образовательного проекта «ТЕАТР+» сезона Уже не первый год воззрения студенчества становятся предметом внимания РАМТа. К судейству творческих конкурсов, которые ежегодно проводит театр, привлекаются лучшие журналисты и педагоги, театральные критики, режиссёры, артисты. Более того, они с радостью принимают участие в обсуждениях победивших работ.
В этот раз разговор о герое современной сцены поддержали обозреватель радиостанции «Культура» Марина Багдасарян, специальный корреспондент «Новой газеты» Екатерина Васенина, профессор МПГУ Маргарита Громова и старший преподаватель МГПИ Ольга Ладохина. Рассмотреть в качестве сценических заявок работы ребят согласились молодые режиссёры театра Марфа Горвиц и Егор Перегудов. О том, как прошёл диспут, вы можете прочитать в июньском выпуске Интернет-газеты «РАМТограф». А мы предлагаем вашему вниманию работы победителей: аспиранта исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Николая Азовцева и студента режиссёрского факультета ВГИК им. С. А. Герасимова Андрея Стадникова.
Рождение герояГерой — это первый, кого ожидает увидеть человек, пришедший в театр. Спектакль может не иметь декораций, музыки — но он не может жить без героя. Более того, для зрителя в зале герой — это фигура, позволяющая ощутить масштаб и ценность собственного существования. Фигура, являющая человеку его собственную индивидуальность. Вовлечение в спектакль всегда происходит по принципу узнавания: социальной, психологической идентификации с персонажем. И поэтому герой — это стержень и путеводитель.
Одновременно это объект авторского эксперимента. В своеобразной иерархии, согласно которой происходит рождение текста, выбор героя находится где-то между определением «темы» и «ситуации». Этот порядок, конечно, изменчив, поскольку невозможно предугадать, как именно возникнет произведение и что именно сделает одно — успешным, а другое — провальным. Очевидно лишь, что герой — не просто одна из деталей этого механизма. Он — условие и гарантия его существования, его целостности. В этом не сомневались даже сторонники наиболее радикальных литературных экспериментов. Но от чего зависит «долговечность» героя? Что делает одних — вечными, а других — ограниченными своей эпохой? Почему одни в этой эпохе замыкаются, а другие — через фантазию режиссёра — могут оказываться в совершенно иных исторических декорациях, которые лишь в общих чертах совпадают с теми, что вызвали их к жизни? Здесь нет ни модели, ни рецепта. Сочетание конкретно-исторического и вневременного нельзя измерить в процентах, и невозможно вывести «формулу» героя — хотя бы потому, что «героем» его делает не автор. Героем — и это главное — его делает контекст. Для автора он в первую очередь — персонаж, и его задача — сделать этого персонажа живым. Не социальным типом, не психологической схемой с предзаданными правилами поведения, но живым образом. И здесь нужно уточнить: живым — не значит воспроизводящим то, что стоит перед глазами создателя. Это значит — творящим собственную литературную жизнь, которая с точки зрения совпадения в ней мотивов, условий и результатов может быть вполне фантастической, но в которую мы, тем не менее, будем верить, поскольку будем чувствовать в ней дыхание бытия. В конечном счёте, масштаб таланта — это степень чувствительности к дыханию бытия, и поэтому герой привлекает настолько, насколько это дыхание через него уловимо. Наиболее убедительный пример подарила нам именно русская литература — вспоминается Достоевский с его фантастическим реализмом, с абсолютно модернистским по сути стремлением «уплотнить» время, совместить в одном дне столько событий и испытаний, сколько хватило бы на всю жизнь. И если вопреки или благодаря обстоятельствам, которые предлагает ему автор, персонаж — как у Достоевского — остаётся живым, тогда у него есть все задатки героя. Однако (повторим) герой — это в определённом смысле продукт коллективного сознания, точнее, «коллективного бессознательного». Его возникновение невозможно без отклика, который персонаж вызывает у читателя, у зрителя, и, более того, без резонанса, который он получает в культуре. Герой — это, так сказать, продукт читательской заинтересованности. Это в равной мере порождение и автора, и читателя как интерпретирующего организма; именно в творении героя проявляется особая роль читателя как соавтора литературного произведения. Однако для этого произведение должно быть прочитано или увидено — то есть кто-то должен «предложить» героя, сделать первый шаг к его созданию. Театру как виду искусства, которому природой назначено обращаться urbi et orbi, здесь принадлежит особая, «гуманитарная» миссия. Миссия, которая требует от него ответственности — и, конечно, фантазии. При выборе произведения режиссёр, помимо учёта внешних факторов, руководствуется своей внутренней, подсознательной расположенностью к тому или иному автору, персонажу, направлению в литературе. Он всегда совершает личный выбор, претендуя на то, что этот выбор окажется интересен кому-то ещё. И нам в рамках той же задачи трудно поступить по-другому. Поэтому вначале просто дадим заголовок, а затем постараемся вкратце объяснить причины такого выбора. Итак, одно из произведений, которое было бы действительно интересно увидеть на сцене, — это роман «Мерфи» Сэмюэля Беккета. Раннее произведение, написанное ещё до переезда из Ирландии во Францию и до явления Беккета-драматурга, ставшего отцом и классиком театра абсурда. Почему именно оно? В первую очередь из-за героя. Мерфи — это, безусловно, один из ярчайших образов в ряду «маленьких людей» мировой литературы. Сама тема «маленького человека» невероятно актуальна для сегодняшней жизни, для эпохи колоссального расширения информационного пространства, когда любой человек рискует превратиться в маленький, ничего не значащий винтик в огромной неконтролируемой системе — и, что самое страшное, рискует даже не заметить этого. Вот с этой точки зрения «Мерфи» — произведение, безусловно, терапевтическое, заставляющее задуматься над смыслом своих поступков, над тем, как именно проживаются минуты и дни. Отстранение от мира и полный уход в себя — или погружение в него и риск утраты своей личной неповторимой сущности? Именно в этом вопросе заключается главный нерв книги и главная боль автора. Вопрос, который не имеет ответа, поскольку большинству из нас жизнь не оставляет выбора. Но другой, более важный вопрос — как найти и сохранить себя в этом мире? В мире и в культуре, где — и сейчас это особенно ощутимо — кто-то постоянно стремится к всеобщему уравниванию ради собственной выгоды? Это тот вопрос, которым каждый обязан хотя бы иногда задаваться и от ответа на который, вероятно, зависит смысл индивидуального существования. Здесь главный герой воплощает целую философию, которая не может быть примером, но которой невозможно не сопереживать. Эта философия выражается в особой модели поведения, не приемлемой и не осуществимой в рамках традиционной общественной морали. Судьба героя — это последовательный уход из социума в узкие рамки союза двух сердец, а затем оттуда — к полному одиночеству, торжеству абсурда, стирающему грань между жизнью и смертью. В «Мерфи» угадываются истоки многих ситуаций, вошедших в привычный арсенал абсурдистской литературы, — пьесу «Носорог», к примеру, можно воспринимать как разновидность того же экзистенциального конфликта. Нельзя не отметить и то, что Беккет безупречно театрален и даже литературные эпизоды выстраивает как мизансцены, а речь конструирует в форме сценических по сути диалогов и монологов. Иначе говоря, уже здесь чувствуется почерк настоящего, большого драматурга, у которого литературные герои всегда существуют как бы в трёхмерном пространстве сцены и сама композиция выстроена по законам театрального действия. Даже обычный читатель может с лёгкостью представить себе сцену и зал, более того, эту среду он сам как бы невольно создаёт в процессе погружения в текст. На совмещении этих мотивов — предельно актуального содержания и театрализованной формы — и строится та специфическая интрига, из которой, возможно, мог бы родиться успешный спектакль. Спектакль, основанный на вечной диалектике «героя» и «мира». Спектакль, способный вобрать в себя черты и драмы, и комедии, ведь без юмора трудно представить по-настоящему живой театр. Наконец, спектакль, где, подобно классическим трагедиям, даже гибель героя оборачивается его же триумфом. Николай Азовцев, МГУ, Героя — на сцену!Стоит жизнь того, чтобы жить или нет, А. Камю
«Может, меня причислят к лику святых», — произносит священник-самоубийца отец Уалш-Уэлш в пьесе Мартина МакДонаха «Сиротливый запад». Поколение осталось без идеалов отцов, придумало свои, эти идеалы не в наших корнях, они привнесённые, как и все наши мысли — чужие. Современный герой не хочет взрослеть, он может умирать от своей детскости, от подросткового максимализма, живущего в нём, но он не будет пытаться справиться с этой жизнью, пугающей его своими катаклизмами, грязными людьми на улицах, чистыми коридорами в зданиях. Всё не так, как мечталось, давайте умрём, потому что всё не так. Это так легко и быстро. Так просто. Раз и всё. И больше ничего не будет. По крайней мере, ничего, что есть сейчас, ничего, что мы сейчас можем слышать и видеть. А значит, лучше. «Лучше страшно, лучше безнадёжно, лучше рылом в грязь» (Борис Рыжий). Вот так. Таков диагноз. Болезнь, которая мучит всех в определённое время их жизни, а потом проходит, но сейчас почему-то стала задерживаться в организме. Лейкоцитов не хватает эту заразу выкинуть. Будем считать себя говном, хвастаться его красотой перед другими, но делать ничего с этим не будем. Я слабый человек — констатация факта. «Что со мною? В какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость?» «Ивановы» разных мастей смотрят на тебя из зеркала. Страшно? Скорее, обидно. В возможность достижения идеалов не веришь, они, идеалы, маячат где-то там, в другой жизни. Поэтому и стремиться не надо. Всё равно не достигнешь. «На время — не стоит труда, а вечно любить невозможно». Давайте просто опустим руки, там есть за что подержаться. Хотя, возможно, уже и не за что. Вот тебе «ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Когда мы успели постареть, ещё не повзрослев? Уже Байроны, а ничего не написано. Вот они — «герои», то есть вот они мы. Ответственность нести не хотим. Лучше так, просто болтаться по жизни, а потом бац — и с крыши. Ни тебе плачущих детей, ни речей президента из медвежьей страны. И записку напишем: «Никого не винить». Мы сами это смогли, почти святые, ёлки-палки. Уходим с высоко поднятой головой и очень-очень серьёзным отношением к собственной персоне. Вы что это думаете? Не думайте, мы такие. Уже сами думать можем. И собственные мысли имеем. Вот мы — герои современной жизни, нас и надо на сцену. Будут приходить наши ровесники и узнавать себя. Здорово! А литературный персонаж вот он — Макдонаховский отец Уэлш. Возомнил себя Христом и утопился якобы ради других, а на самом деле ради себя. Потому что себя любит. Его мысли: «А, вы не любили меня, смеялись надо мной, а теперь поплачете над моей могилой, а потом сделаете меня святым». Он достоин занимать место главного героя, ибо характерен, ибо многие болезни современности выражает. У нас нет родины, за которую мы можем умереть, мы, как крысы, будем бежать с тонущего корабля, нет человека, которого мы любим без оглядки на собственнические чувства нашей душонки, любим себя и страдание своё любим, страдание мы сами себе придумали, всё не может быть хорошо, всё может быть только плохо. Надо умирать. Эсфирь Львовна из «Мой внук Вениамин» Людмилы Улицкой. Вот её на сцену тоже. В противовес этих вечных нытиков. Пусть на сцене будут люди, которые и фашистов видели, а вены себе от обиды за то, что с ними столько приключилось, не догадались вскрыть. Пусть они тиранят всех в округе, учат всех, как жить, находиться рядом невозможно, их забота тяготит, их вечные пирожки на старых дрожжах уже в горле стоят. Но приходишь к ним, и в голове только мысли, что ты, мальчик, идиот. А вот люди так люди перед тобой. Мои герои. Всё нипочем. Потому что людей видят, а не только своё отражение. Банально больно. И стыдно. Стыдно. Вот и авторы, которых на сцену надо. МакДонаха побольше, потому что много болевых точек в нём. Все нарывают. Надо их дальше расчёсывать периодически. Чтобы не спать спокойно. Чтобы больно. И себя, чтобы видно было. Не хвост культурных цитат, а себя родимого, своих тараканов. Наивных чудовищ, сумасшедших одиночек. Они — мы, мы — они. Улицкая уже упоминалась. Корни-корни. На её страницах они прорастают. Со своими наростами, своими трещинами, своими крючковатыми ответвлениями, но зато из земли-матушки. А там есть жизнь. И то, что мы потеряли. И по чему скорбим. Иногда. Когда перестаём скорбеть по себе. Андрей Стадников, Обсудить статью в сообществе читателей журнала «Человек без границ» Подписаться на журнал «Человек без границ» Журнал "Человек без границ". При цитировании материалов ссылка обязательна. Mailto: admin@manwb.ru __________ ___ |
