По сравнению с тем, когда мы начинали, техника фотографии сделала рывок совершенно фантастический. В те времена даже думать об этом было невозможно. Я еще тогда мечтал — это было в середине 70-х годов: была бы создана камера с маленьким экранчиком, чтобы можно было посмотреть, так снял или нет, хотя бы приблизительно… А сейчас это обычно. Сейчас полностью сбылось все, о чем я тогда фантазировал.

Наверное, это произошло от накопления отрицательных эмоций за последние годы. Темы, которыми я занимался раньше (лет 10 перед 1995 годом), — экономика, политика, социальные проблемы. Было очень много негативного. Но приходилось снимать, и это выплескивалось на страницы газет и журналов. Вначале было достаточно интересно. Потом, видимо, чаша переполнилась. Я ушел ото всех начальников, изо всех агентств. Стал совершенно свободным человеком. С середины весны 1995 года мы уехали в деревню. Туда, где у нас есть любимая избушка. Фотокамеру я взял с собой. Оказалось, что за красотой не обязательно уходить далеко от дома. Можно начать прямо с крыльца. И первый снимок был сделан так, что ножка штатива стояла на последней ступеньке. С этого все и началось. Мне хотелось показать людям, как прекрасна земля, по которой мы ходим, показать, что красота состоит вроде бы из ничего. Но блики, травинки, их переплетения, формы меня завораживали. Я работал с упоением целое лето. Это был первый отпуск, когда я не был ограничен сроками (сколько захотим, столько там и пробудем). Но… закончилась пленка, и захотелось вернуться. Я думал, что приеду, постучусь в какой-нибудь журнал и буду заниматься прежним, привычным делом. Но так до сих пор ни в одни двери и не постучался.

Желание стать сразу фотографом есть очень у многих. Но когда паролем, ключом к какому-то творчеству являются деньги, толку мало. Все должно быть в определенной гармонии, как-то развиваться само по себе, а деньги не должны довлеть. Сейчас открылось безумное количество школ, обучающих фотографии. Люди идут туда, хотят научиться. Мне почему-то кажется, что тем, кто учит, надо было бы самим набраться опыта. Хотя я знаю, что и среди таких школ есть достаточно профессиональные.

На это очень трудно ответить. Думаю, не каждый. Мне часто приходится общаться с людьми, которые пытаются снимать. Они показывают свои работы, советуются. Кто-то хорошо владеет композицией, техникой съемки, но чувствует себя неуверенно. У других явный апломб и категоричность в оценке: это сделал я. А по мне лучше бы и не брал камеру, честное слово.

Важна широта взглядов человека. Потому что если он замыкается только на фотографии и не видит, что происходит вокруг, не интересуется искусством, литературой, живописью, не наблюдает сам, то вряд ли что-нибудь получится. Я говорю о художественной фотографии, что в данный момент волнует меня. Ведь чем хороши старые мастера? Имея самую несложную технику, они не просто фиксировали внешность человека. Они могли передавать на портретах суть человека, открывали его сердце и душу, создавая образ времени, в которое они жили. К этому и должен стремиться каждый фотограф.

Мне кажется, что творчество тогда есть творчество, когда человек меньше думает о технике, которой он снимает. Современные камеры — они, конечно, нужны, с ними легче. Они не загружают мозги техническими параметрами. Но как бы ни «рисовал» объектив, как бы точно ни была определена выдержка, все же основа — автор съемки, его мысли, его умение и видение.

У меня этот вопрос возникал уже давно. И я вижу, что сейчас развитие и живописи, и кинематографа, и фотографии идет действительно в таком эпатирующем русле. Это как реклама под названием «Шок» или телепередача «За стеклом»: людей надо обязательно ввести в шок. К сожалению, это типично и у нас, и на Западе. На моей выставке был итальянский коллекционер, Джованни, я задал ему вопрос: «То, что вы видите здесь, это вообще кому-нибудь там нужно?» — «Да не берите в голову. Дураки есть там, дураки есть здесь. У нас так же люди страдают без красоты, без романтики, без лирики. Я думаю, что это все-таки нужно».

Я наблюдал лица людей, которые приходили на выставку. Они становились на время другими — одухотворенными что ли, добрыми. Многие говорили, что получили огромный эмоциональный заряд, значит, я на правильном пути. Искусство должно, прежде всего, волновать. Оно должно затрагивать тонкие струнки души, которые обыкновенно молчат. Снимки должны идти от сердца, от души, от внутреннего понимания, но не от сухости, не от черствости.

Я только могу с уверенностью сказать, что когда я снимаю, отдается очень много энергии — энергии радости, энергии счастья. Я рад, что не расстаюсь с камерой, что веточка, цветок мне дарят мгновение счастья. Они от меня не убегут, это я знаю. Но у меня с носа капает пот от радостного напряжения, что увидел, заметил, не прошел мимо. Сейчас я нажму на спуск и запечатлею это. И жадность репортера проявляется совершенно дико. Я привык, когда работал репортером, что один сюжет снимаешь по много раз — люди же все время в движении. А здесь все выстроено, и, в принципе, я могу нажать на кнопку аппарата только раз, но для меня важен процесс самой съемки. От жадности ну просто сдержать себя не могу! Нажимаю раз, второй. А хочется и третий, хотя знаешь, что это бесполезно, потому что кадр уже будет, с первого раза уже будет.

Здесь очень много людей, которые были и на первой выставке. Они подходят ко мне и говорят: «Мы после вашей выставки стали пытаться снимать то же самое». Приятно, что я сумел заострить их внимание. И они пытаются что-то подобное делать. А в деревне если я захожу к соседям на участок и обращаю внимание на то, что для людей совершенно обыденно, все удивляются — сколько раз это видели и не замечали. А теперь подходят ко мне и говорят: «Слушай, зайди к нам на огород, у нас там что-то такое, по-моему, для тебя будет интересно». Но если они сказали это для меня, значит, они сами обратили внимание. Значит, что-то меняется.

Не знаю. Понимаете, надо просто с любовью брать камеру в руки, надо только попытаться ко всему относиться с добрым сердцем.