| Поделиться статьей: | | Статьи Послать ссылку другу  Искусство > Здравомыслящий насмешник Шарль НодьеИлья Бузукашвили
Он был страстным библиофилом, любил бабочек и старину. Спасал от погибели древние книги и возрождал из забвения великие имена. А через его сказки — веселые, ироничные, волшебные — всегда проглядывали истина и мудрость. Когда началась Великая французская буржуазная революция, ему было девять лет. Уже тогда маленький Шарль приобрел славу чудо-ребенка. На городской площади родного Безансона он пылко выступал с революционными речами и декламировал стихи собственного сочинения. От революционных времен у Нодье осталась тяга к участию в тайных обществах. В 17 лет он создал в Безансоне тайное общество филадельфов, члены которого хотели посвятить себя изучению природы. Пять лет спустя в Париже примкнул к другому обществу молодых людей — медитаторов, объединенных стремлением отгородиться от современной цивилизации и создать братство «античных мудрецов». Бурная молодость Шарля Нодье была полна приключений. Он сочинил дерзкую сатирическую оду против Наполеона, сидел в тюрьме, готовил покушение на императора, скрывался от полиции в горах, ночуя под открытым небом. Он, Шарль Нодье, навсегда остался бунтарем. Хотя заметно это было не каждому. Его писательская стезя началась с «Рассуждений о назначении усиков у насекомых и об их органе слуха». Эта работа по энтомологии стала первым печатным трудом Нодье. Так проявилась его любовь к природе. Всю жизнь потом он не переставал интересоваться бабочками.
За «Рассуждениями…» последовала «Маленькая библиография насекомых» и потом уже книги совсем иного рода: первые романы, а еще — «Критическое рассмотрение французских словарей», «Начала лингвистики»… В городе Ду Нодье читает курс публичных лекций по философии, изящной словесности и естественной истории. Пробует себя в разных занятиях, так или иначе связанных с литературой: помогает богатому англичанину переводить Горация, поступает на службу заведующим городской библиотекой в городе Лайбах (ныне Любляна). Нодье был многогранен. В одном человеке уживались лингвист и энтомолог, библиофил, знаток истории книги, сказочник и романист… А каким разным было его перо! Романтическое и сентиментальное, однажды оно произвело на свет бестселлер европейского масштаба. Историей о благородном разбойнике Жане Сбогаре зачитывались даже в России. О популярности ее свидетельствует Тургенев и в «Евгении Онегине» — Пушкин. Несчастная любовь, конфликт с обществом, гений и толпа — да, Нодье писал об этом поначалу, но сам был совершенно другим. Веселым и ироничным. И веселость эта, чем старше он становился, все больше наполнялась опытом, глубиной, мудростью жизни. Он называл себя «здравомыслящим насмешником». Но ирония Нодье была полна горечи и печали. На техническом прогрессе и только на нем не построишь будущего человечества. А полезность всякого изобретения зависит от того, в чьи руки оно попадает, каким целям служит.
Иногда, казалось, он впадал в крайности. Ну где это видано, чтобы страстный библиофил вдруг открыто утверждал, что современная культура не нашла изобретению «майнцского ремесленника» Гутенберга (читай: книгопечатанию) достойного применения?! Резко? Безапелляционно? Но в начале 30-х годов XIX века во Франции каждый день выходило в свет по роману. И в погоне за модными однодневками истинное, стоящее забывали, постепенно оно исчезало в небытие — вот что больше всего беспокоило Нодье. Он писал: «У всякого народа есть собственная поэзия. Всем детям нужны сказки… Там-то и запечатлен на века ум и характер народа. Наш угрюмый опыт и наша педантическая ученость презирают эти книги, а между тем они простодушные архивы доброго старого времени, в них содержится все, что старые нации, подобно старым людям, помнят о своем прошлом». В начале 1824 года Нодье получил назначение на пост библиотекаря в Парижском Арсенале. Эту должность он будет занимать 20 лет, до конца жизни. Вскоре квартира Нодье при библиотеке стала местом свидания «всей романтической литературы» Франции, как заметил кто-то из современников. Виктор Гюго и Стендаль, Теофиль Готье и Жерар де Нерваль, Мериме и Мюссе — они все дружили с Шарлем Нодье и приходили послушать его увлекательнейшие истории. Александр Дюма вспоминал, что Нодье рассказывал о давно прошедших событиях так, как будто присутствовал при них: «Он знал всех — он знал Дантона, Шарлотту Корде, Густава III, Калиостро, Пия VI, Екатерину II, Фридриха Великого... словно он присутствовал при сотворении мира и, видоизменяясь, прошел сквозь века». Нодье любил книги. Казалось, что любовь эта была у него в крови. За ними он видел историю, судьбы страны и людей. В послереволюционной Франции первой трети XIX века все памятники старины, в том числе и книги, нуждались в защите. Люди уничтожали их бездумно, не подозревая об их ценности. И вскоре даже появилось новое ремесло — «книжное живодерство». С книг сдирали богатые переплеты и пускали сафьян или телячью кожу на изготовление женских туфелек, а бумагу — ту, что получше, — на кульки для бакалейщиков.
Нодье одним из первых начал ту борьбу за сохранение памятников французской культуры, которую вскоре продолжил его знаменитый современник Виктор Гюго. Он был настоящим рыцарем, этот миролюбивый, кроткий библиофил Шарль Нодье. Каждый день, какое бы ни случалось ненастье, он отправлялся в свое неспешное странствие по набережной Сены, где располагались букинистические лавочки и лотки под открытым небом. На них связками продавались книги. Когда дешевые и грубые поделки, когда — редкие экземпляры, продаваемые за вполне разумные деньги, а когда и редчайшие сокровища — потемневшие от времени и одиночества, лишившиеся заботливых и любящих хозяев. Нодье спасал их, потерянных, обреченных на гибель в кондитерских и бакалейных лавках, в сапожных и кожевенных мастерских. По-детски радуясь, он с любовью изучал факсимильные оттиски, заметки на полях и примечания. Он, может быть, единственный тогда понимал, насколько важны эти пометки, сделанные рукой Вольтера, Руссо… Он исследовал бумагу и переплеты, монограммы владельцев. Восторгался рукописной пометой Гролье на книгах его библиотеки: «Я принадлежу Гролье и его друзьям». Шарль Нодье спасал не только книги, но и имена, по невниманию и небрежности, казалось бы, уже обреченные на забвение. Стараниями Нодье и его друга Виктора Гюго современники вновь вспомнили и оценили Франсуа Рабле, Сирано де Бержерака. Сам Нодье не знал, останется ли его имя в истории. В присущей ему ироничной манере он писал о себе: «Увы! говорил я однажды сам себе, печально размышляя о том, что останется от всех трудов моей жизни, так вот к чему приводит то, что именуют творческим путем писателя! Вечное забвение после смерти, а иногда и до нее! Стоило труда писать! А ведь я был изгнанником, подобно Данте, узником, подобно Тассу, и влюблялся куда более страстно, чем Петрарка. Скоро я ослепну, как божественный Гомер и божественный Мильтон. Я хромаю меньше, чем Байрон, но зато стрелял гораздо лучше него. В естественной истории я разбираюсь не хуже Гете, а в старых книгах — не хуже Вальтера Скотта и каждый день выпиваю на одну чашку кофе больше, чем Вольтер. Все это — бесспорные факты, о которых потомки не услышат ни ползвука, если, конечно, у нас будут потомки. В таком случае, решил я, поразмышляв еще четверть часа, мне, очевидно, чего-то не хватало. Мне не хватало двух вещей! — воскликнул я через полчаса. Во-первых, таланта, приносящего славу, во-вторых, необъяснимого благоволения случая, который эту славу дарит». Отчасти Нодье был прав. И сегодня мало кто даже во Франции, кроме специалистов, читал его статьи, романы и сказки. Самую знаменитую из них — «Фею хлебных крошек», например. Меж тем Бальзак писал о Нодье: «Вы бросили на наше время прозорливый взгляд, философский смысл которого выдает себя в ряде горьких размышлений, пронизывающих ваши изящные страницы». Он продолжал писать сказки, легенды почти до самой смерти и оставался оптимистом. Шарль Нодье считал, что сказка может при определенных условиях воплотиться в жизнь… И эти условия очень простые. Быть честным, добрым, думать о ближних больше, чем о самом себе. Любить и ради любви совершать поступки, которые в сию минуту кажутся неудобными, может быть, даже подвиги. Но ведь без них жизнь такая тусклая, что может, даже и вовсе не стоит жить. «Фея хлебных крошек» — волшебная и, казалось бы, очень веселая история. Она полна гротеска и иронии. В ней действуют «на редкость прыгучие феи, люди с песьими головами, собаки в лайковых перчатках и адвокаты с голосом попугая и проворностью обезьяны. В ней есть портрет, который то плачет, то смеется, и корабль, который собирается плыть по подземным каналам на остров посреди ливийской пустыни». Сказку Нодье, как и все сказки, можно прочитать и отложить, забыть. А можно задуматься. Какая она добрая. Как между строк ее проглядывает правда жизни. И почему автор вынужден прятать ее простые истины в обличие сказки. Мишель-плотник во всех испытаниях, которые ему устраивает Фея хлебных крошек, умеет сохранить щедрость, бескорыстие, верность. Но почему-то в контексте сказки такой герой смотрится естественно, а в реальном мире, нарисованном Нодье, — исключением, оригиналом, даже безумцем.
«Так фея она все-таки или нет?» — однажды задает Мишель давно назревший вопрос. Но в ответных словах Феи опять нет готовых решений: «Какая беда, если ты будешь думать, что я в самом деле дух, стоящий выше человеческого рода. Дух, привязавшийся к тебе из почтения к твоим добрым качествам, из благодарности за твои добрые дела. …Разве не могло это расположение существа высшего... испытать твое терпение и твою отвагу, покорить твою жизнь ежедневному почитанию добродетели и постепенно сделать тебя достойным подняться на более высокую ступень в иерархии живых существ. В твоей жизни есть загадки, но разве вся жизнь — не загадка? А ведь никто не торопится ее разгадать». «Все правда и все ложь», — говорит как-то Фея хлебных крошек. В этом весь Нодье. И в это, быть может, одна из причин, по которой писатель никогда не был особенно популярным. Людям хочется простых решений. Чтобы им сказали: это хорошо, это плохо. Они потом согласятся или не согласятся… Но Нодье всегда «морочил» своему читателю голову, ставил перед выбором, водил по лабиринту, показывая за каждым поворотом новые пути… А разве не так бывает и в жизни, которая очень похожа на волшебную сказку, и наоборот? И уж дело каждого, хочет сказать Нодье, заметить это или совсем не признать. И он всегда будет, этот вопрос: в какую правду ты веришь? …С одного из портретов на нас смотрит старый Нодье. Нахохлившийся суровый старичок без капли иронии в глазах. Он не похож на того сказочника, веселого выдумщика, которого мы знаем по его книжкам. Но может, это и есть то самое «Все правда и все ложь»? И он заставляет нас смеяться, чтобы вдруг мы открыли для себя то серьезное. Обсудить статью в сообществе читателей журнала "Человек без границ" Подписаться на журнал "Человек без границ" Журнал "Человек без границ". При цитировании материалов ссылка обязательна. Mailto: admin@manwb.ru __________ ___ |
