Искусство > Кино

Уроки любви Тофика Шахвердиева

Максим Ладыгин, Евгения Марковская

УРОКИ ЛЮБВИ Тофика Шахвердиева
«СНЯТЬ ПОЛОЖИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДНО»

В гостях у нашего журнала режиссер Тофик Шахвердиев

Тофик Рзакулиевич, в вашем режиссерском багаже всего два художественных фильма: «Двое в новом доме» и «Предчувствие любви» — и очень много документальных, хотя игровое, постановочное кино больше нравится зрителю. Это потому что документальный жанр вам ближе?

Мне интересно и то, и другое. И в игровом, и неигровом жанрах природа кино одна, только инструменты и технологии разные. Игровое кино сочиняется за письменным столом, затем уже следуют съемка и монтаж. Неигровое продумывается и делается в процессе съемки и монтажа, для старта нужна только общая идея и общее представление, нередко оно весьма смутное. Живая жизнь причудлива. Нет заранее оговоренных мизансцен, заученных диалогов, и ты вынужден находить сиюминутные решения по ходу дела.

Можно ли сказать, что главный автор и герой документального фильма — сама реальность?

Так можно сказать, когда снимается не кино, а телерепортаж или что-то похожее на кино. Тогда камера и люди при ней всего-навсего ретрансляторы происходящего, что, правда, не лишает их возможности в случае заказа выворачивать суть событий наизнанку.

А если делаешь кино, то «сама реальность» для тебя не что иное, как материал, глина. И ее можно сминать, растягивать, разрывать, смешивать, сочетать несочетаемое, насыщать новым смыслом. В результате на экране проявляется не реальность, а твое рукоделие. И люди, которые были рядом с тобой и видели то же самое, что и ты, на просмотре готового фильма бывают нередко поражены увиденным. «Это надо же! — говорят они. — А ведь снимали такую ерунду!» Я и сам каждый раз поражаюсь не меньше: и снял плохо, и звук никуда не годится, и люди перед камерой вели себя не так, как хотелось, и съемки срывались не раз, и брака было много…

К монтажу я обычно приступаю в ужасе и отчаянии. Но оказывается, что, если лез из кожи вон и что-то вкладывал в работу, в фильме это обязательно обнаружится. Выбросишь 95% материала, смотришь, а на донышке несколько золотых крупиц блестит. Склеишь их — небольшой слиток получается.

Вы всегда делаете картины без авторского комментария. Вам интересно быть «невидимкой» по ту сторону камеры и запечатлевать людей, время и жизнь?

А разве игровой, художественный фильм нуждается в дикторском тексте? Он строится так, чтобы происходящее увлекало зрителя и давало ему необходимую информацию. В документальном кино сложить рассказ без дикторских подпорок намного труднее, потому что ты имеешь дело не с заранее придуманным занимательным сюжетом, а с хаосом текущей жизни.

Как в этом «хаосе текущей жизни» научиться видеть события и людей так, как это получается у вас?

Энергия идет от любопытства. Мы обычно замечаем очень мало, в «Дерсу Узала» есть такое выражение: «Глаза есть, а видеть нету». А когда ты вооружаешься камерой да еще заряжен любопытством, любознанием, то открываешь, казалось бы, на пустом месте совершенно неожиданные вещи.

Однажды я снимал фильм о привокзальных токсикоманах. Мне было известно из газет, радио, телевидения, что такое несчастье существует, но я никогда не видел, чтобы ребенок нюхал клей. А когда отправился с камерой на Курский вокзал, чтобы снимать фильм (мне сказали, там много беспризорников)… Я вышел из метро на Садовом кольце у Курского вокзала и встретил знакомого, остановился с ним поговорить. Пока шла беседа, поставил камеру на треногу и заглянул в видоискатель. И не сходя с одной точки, имея видеокамеру и двадцатикратный трансфокатор на ней, я с ходу снял три эпизода, которые вошли в фильм. Неделю или две я снимал разные ситуации. Сделал картину «Надувные шарики». Она имела большой отклик в газетах, ток-шоу было на Первом канале. С тех пор прошло уже шесть или семь лет, я по-прежнему хожу мимо Курского вокзала, но больше не вижу этих несчастных детей. А когда работал над фильмом, все время их замечал.

Это очень любопытный феномен, я объясняю его так: когда ты настроен на поиск, когда хочешь об этом знать и у тебя есть камера, то она превращается одновременно и в телескоп, и в микроскоп. Работа над фильмом — это для меня всегда возможность узнать что-то, исследовать.

Как вы настраиваетесь на разговор с человеком, когда снимаете его для своего фильма? Ставите ли перед собой какие-то внутренние задачи?

Меня не устраивает, когда человек в кадре говорит и делает все абсолютно правильно, когда его нельзя упрекнуть в нелогичности интонации, слов. В этом случае нет того особого «приращения», которое и является спецификой кино. Нужно снимать не то, что вписывается в логику событий, а суметь отснять то, что в человеке проявляется неожиданно, сверх поставленной задачи. Например, актер может открыть дверь и произнести: «Здрасьте, я ваша тетя!» Это может быть приветствие, или издевательство, или угроза — всё, что угодно. И нам важно уловить то, что сверх произнесенных слов. Так снимать — это адская работа: ты нервничаешь, чувствуешь, что можешь что-то уловить, а не получается, и не знаешь, что делать. Поэтому я всегда советую: когда снимаешь интервью, надо говорить больше ерунды, немножко «задурить» человеку голову, потому что правильные вопросы вызывают правильные ответы, а их и так все знают. Ведь все, что есть на свете, построено на трюизмах, все аксиоматично. Но надо добиться того, чтобы это «хорошо быть хорошим и плохо быть плохим» вас кольнуло изнутри, чтобы вы здесь и сейчас сделали это открытие. Сами. Словами я могу это сказать, и вы в ответ кивнете. Но мне надо, чтобы вы это прочувствовали, чтобы не я вам это внушил, а вы, наблюдая, прониклись до слез, до восторга, и это стало вашим откровением. А просто так хорошего человека снять, или конную статую, или музей — слишком мало.

Мы, зрители, чувствуем, что с каждым из ваших героев у вас есть контакт, что вы их любите. Вы как-то говорили, что хотите в каждом человеке найти лучшее. Наверное, в этом секрет?

Должен сказать, что снять положительность очень трудно. Телевидение часто обвиняют в том, что оно одни ужасы показывает. Приличный человек никому не нужен, но если он бросит камень в витрину или какую-то гадость сделает, он сразу оказывается в фокусе интереса.

Положительность — это штука трудноуловимая, трудно осязаемая. В личном общении мы чувствуем какие-то человеческие токи, а если нужно снять хорошего человека, то попробуй-ка передать ощущение, что в нем есть что-то особенное! Если просто поставить камеру и снимать, ничего не получится. Как это сделать, я не знаю. Но я буду донимать человека, буду выглядеть в его глазах идиотом, бог знает что творить, чтобы только найти этот ключик. Потому что, если персонаж неинтересный, надо найти способ неинтересность сделать интересной.

Можете ли привести какой-то пример?

Иногда приходят совершенно невероятные озарения, и ты делаешь то, что по логике вещей не должен делать. Однажды я снимал фильм «Убить человека» в детской воспитательной колонии, где 70% дети-убийцы. Я, когда приехал туда, растерялся, потому что как будто в пионерлагерь «Артек» попал: утром линейка, доклады воспитателей, все чистенькие, аккуратненькие, милые школьницы. Что снимать?.. Я ходил дня три, не знал, за что зацепиться. Потом зацепился: я начал с ними говорить. Чудные девочки, редко когда вульгарное слово скажут, и охотно рассказывают, как они убивали. Я на этом построил фильм. Он состоит из череды рассказов. Мне в библиотеке дали уголок, надзиратели приводили туда девчонок, я сажал их на стул и просил: «Расскажи, как ты совершила убийство». И они рассказывали — одна за другой, одна за другой. И вот приходит еще одна, ничем не отличается от других, садится и молчит. А я снимаю. Понимаю, что зря, что потом буду переживать. Но снимаю, мало того — медленно-медленно наезжаю на крупный план. А она молчит. И уже воспитательница за моей спиной не выдерживает: «Наташа, ну чего ты молчишь?» Я наехал на крупный план и продолжаю снимать. Одна минута, вторая, третья идет. Она пошевелила губами. Я говорю: «Наташа, по губам я ничего понять не могу». И вдруг у нее на глазах появляются слезы, начинает дрожать подбородок, и слеза медленно-медленно катится по щеке. «Я убила своего ребенка», — говорит она. Когда мы это сняли, я понял, что у меня есть фильм. Потому что все те девицы рассказывали с такой привычной легкостью и свободой, с такой милой улыбкой, а в этом кадре было очищение, искупление…

После просмотра ваших фильмов люди часто выходят из зала со слезами на глазах…

Показать, что в человеке много гадости, труда не составляет. Но мой «охотничий азарт» в кино направлен в обратную сторону. Мне всегда хочется найти смешное, трогательное и симпатичное в людях, даже если на самом деле они не совсем такие. Самый лучший отзыв, который я слышал после просмотра: «Я так смеялась, так смеялась!.. А потом смотрю, я плачу!» Это очень приятно, когда на твоих фильмах зрители плачут. Плачут не от горя, а от счастья.

Профессия режиссера вне политики, но тем не менее: вы считаете себя русским, хотя родились в Азербайджане. Почему большинство фильмов вы сняли для России и о России?

Я не жил в Азербайджане, языка не знаю. Получился русским. Мог бы получиться французским, или румынским, или еще каким-то. Что досталось, то твое. Думаю, что основа национального самосознания и культуры — язык. Если бы национальность являла собой сертификат качества, тогда можно было бы говорить: «Я не какой-нибудь, а русский!» Но ведь Чикатило — лицо не израильской или гималайской национальности, а наш, родной. Разве может немец хвалиться тем, что он одной породы с Гёте, если он к тому же одной породы с Гитлером и Геббельсом?! У любого народа есть и такие и сякие. Так что будь сам человеком.

Любите ли вы Россию?

Это вопрос из ряда «любите ли вы человечество?». Все любят, и спрашивать нечего. Но если ты любишь Россию, то ты тогда любишь всё: дороги, автомобили, парламент, соседей, отношения между людьми, милицию. Вот что такое «я люблю». Целиком всю Россию и человечество любить легче, чем того, кто рядом.

Россию можно любить и не любить и в то же время чувствовать, что жизнь без нее не получается. Мы возвращаемся не потому, что, как принято считать, в русской жизни есть что-то загадочное, завораживающее, чего нет у других. Говорят, что есть необъяснимое обаяние России, особая притягательность. Есть, конечно, — но для нас, для тех, кто родился, сформировался здесь. Так ведь и кошка возвращается домой, и Каштанка вернулась, и бедуин стремится в свою жару и пески, а эскимос в холод и льды. И нас тянет к себе, туда, где и жарко и холодно одновременно. Потому как вокруг родная среда, свой язык, все знакомо и понятно. А там, за рубежом, жизнь идет мимо, хотя и рядом, руку протяни. Диковинные рыбки мимо проплывают и красота необыкновенная. Будто прильнул к стеклу аквариума: ты сам по себе, рыбки сами по себе.

Что бы вы посоветовали человеку, желающему стать режиссером документального кино?

Фотография и кино — самые доступные виды художественной деятельности. Они не требуют ни большого ума, ни большого таланта. Обычно хватает того, что есть. Тем, кто снимает на пленку, работать куда легче, чем художнику или писателю. Нам не нужно кистью или словом изображать человека, наделять его характером, социальностью, достоверностью. Он уже есть и все при нем. Человек перед нами живой и неподдельный. Смонтировать фильм — это просто, вы берете отснятые кадры и звуки и складываете их в нужном порядке.

ВГИК и курсы режиссеров дают знания, но научить талантливо снимать не могут. Они полезны тем, что погружают в киношную атмосферу, и она заряжает тебя дополнительной энергией.

Рассказать студентам, как делается фильм, нетрудно, не намного сложней, чем объяснить езду на велосипеде. Садись, нажимай на педали и вперед! Поворачивай рулем и ни в коем случае не падай, а то больно будет. Лучший способ научиться снимать кино — это начать снимать кино.

Фильмы Тофика Шахвердиева можно посмотреть в Интернете: http://www.corbina.tv/private_channels/Shahverdiev/

---

Обсудить статью в сообществе читателей журнала "Человек без границ"

Подписаться на журнал "Человек без границ"