Усатый Нянь и все остальные

В гостях у нашего журнала режиссер, кинодраматург, актер театра и кино, заслуженный деятель искусств России Владимир Александрович Грамматиков.

Владимир Александрович Грамматиков

Владимир Александрович, как вы стали режиссером, с чего все началось?

Я родился на Урале, в Свердловске, потом мы переехали в Москву. Поселились на одной лестничной клетке с семьей Никиты Михалкова. И я узнал, что есть кино, есть актеры, режиссеры — в общем, другая жизнь. Пришел к отцу и говорю: «Пап, я пойду в артисты». А он: «Сынок, никогда. Получи диплом, потом хоть в клоуны». Раньше даже мысли не возникало ослушаться отца, и я, как все мои братья и сестры, пошел в технический вуз. Но учиться было невмоготу, я год промаялся и все-таки ушел. Поступил на актерский факультет в ГИТИС, но меня тут же забрали в армию. Отслужил три года, а когда вернулся, стал поступать во ВГиК на режиссерский. Поступил только на пятый год, с пятой попытки. У меня уже рос первый сын Егор, и было непросто. С отцом отношения были сложные. Он, человек жесткий, суровый, после «Усатого няня» меня не простил, не понял: первая картина — и шурум-бурум какой-то! Только после фильма «Шла собака по роялю» настало великое примирение. После премьеры — она была в Доме Кино, я волновался ужасно — отец позвал меня, я подошел, и он меня обнял.

Почему вы выбрали детское кино?

Для меня это был спасительный круг: я не хотел снимать социальные картины. Мне хотелось попробовать какой-нибудь жанр, но, когда мы учились, у нас, к сожалению, было очень мало работ: немой этюд, курсовая и диплом. Мы-то снимали на пленку, а это лаборатория, проявка, озвучивание. Сейчас ребята могут снимать больше: видеоформат дает больше возможностей.

Кадры из фильма «Усатый нянь»

Как вы стали режиссером «Усатого няня»?

Первая картина была шумная. Вызывает меня как-то к себе Татьяна Михайловна Лиознова, серьезная женщина, суровая (сделать «Семнадцать мгновений весны» — сами понимаете): «Грамматиков, видела твой диплом, видела. Ликуй. Мы тебе хотим предложить полнометражный сценарий». (В те годы молодому режиссеру нужно было окончить институт, снять дипломный фильм, проработать ассистентом, вторым режиссером, снять дебют... Только потом ты получал полнометражную картину. На это все уходило, как минимум, пять-семь лет. А тут сразу!) Я беру сценарий и чуть не теряю сознание: авторы Андрей Вейцлер и Александр Мишарин, которые написали для Тарковского сценарий фильма «Зеркало». Для меня они были небожители! Я спрашиваю: «Татьяна Михайловна, это что, однофамильцы?» А она: «Грамматиков, иди читай». Я не то что пошел! Я полетел. Я побежал. Прочитал. Ничего не понял. Думаю: «Что такое? Два таких человека написали такую дурацкую историю? Про какой-то детский сад, про какого-то Кешу Четвергова. Что с этим делать?» Пошел по друзьям. Большинство говорили: «Отдай, Володя, и забудь». Но тихий ангел прилетел, шепнул: «Володька, не бойся, попроси время, чтобы подправить кое-что, и давай».

А где вы искали детей для участия в фильме?

Тогда было просто: давали объявление в газете, и бабушки и дедушки приводили своих внуков на студию. Но детей всегда готовили: «Люсенька, ты встань вот так, головку подними, читай стишок или пой песенку». Наши дети, конечно, самые лучшие, самые талантливые. Но, когда они дома, в привычной обстановке, когда к ним все расположены: папа, мама, бабушки, — все мило, все хорошо. А когда они приходят к нам, в необычную обстановку, на студию, то зажимаются, теряются. Иногда трудно пробиться к ребенку, понять, какой он на самом деле. Поэтому очень многих приходится смотреть.

И работать с ними, наверное, непросто?

Каждый режиссер придумывает свой метод работы с детьми. Дело в том, что по трудовому законодательству маленьких детишек мы можем снимать только четыре часа. А что делать остальные четыре? Я дал задание найти 18 пар близнецов. И мне нашли. Я думал: «Утром снимаю Маню, вечером Катю». Не тут-то было! Выяснилось, что близнецы по характеру диаметрально противоположны. Для меня это было открытием. Я не знал. И подменить нельзя. Сразу видно: что-то не то. Правда, одна пара близнецов, две девочки, от этого эксперимента в картине осталась.

Актера на роль главного героя вы тоже долго искали?

Я знал, что для «Усатого няня» будет трудно подобрать детей, но что будет трудно найти актера на роль Кеши Четвергова!.. Казалось бы, бери любого молодого актера, играющего на гитаре и поющего, — на последнем курсе театральных вузов таких много. Не тут-то было! Дети у меня уже отобраны были и ждали жертву.

Почему «жертву»?

Я им говорил: «К вам придет дядя-артист, он должен с вами контакт установить. Вы делайте все, что хотите, а он должен с вами как-то справиться». Вот так они жертву за жертвой и убирали. И вдруг пришел Сережа Проханов. Я его знать не знал: он только закончил институт. Спрашивает меня: «Вы, я слышал, ищете главного героя?» Я говорю: «Не то чтобы ищу, я уже в панике, мне снимать через три недели, а его нет».

А он: «Можете не искать, это я». Я отвел его в комнату, где ждали дети, а сам туда не захожу — мне с ними еще три месяца работать! Сережа зашел, дальше все, как обычно: визг, крик, топотушки, ор. Вдруг — тишина. Я думаю: «Так, доэкспериментировался...» Тихо открываю дверь и в щелку вижу — Сережа лежит на полу, извивается, как рыба, и говорит: «Мы рыбы, а рыбы молчат». Дальше он вскочил, полетел бабочкой. И я увидел то, что искал: глаза детей, влюбленные глаза детей, которые смотрели на него! Если бы он прыгнул со второго этажа в окно, они бы, не глядя, поскакали за ним. И действительно, всю картину мы работали весело.

Кадр из фильма «Мио, мой Мио»

У фильма «Мио, мой Мио», наверное, тоже необычная история?

Очаровательная Астрид Линдгрен!.. Приехал я в Стокгольм, прибегает ко мне с вытаращенными глазами продюсер и говорит: «Володя, мы идем к Астрид Линдгрен! Идем к ней домой!! Она домой в жизни никого не приглашала!!!» Я понял, что это какое-то выдающееся событие (у нас-то, в России, мы только и встречались дома, на кухне), но тут же понял и опасность. Вот приду я к ней в гости, а она спросит: «Ну, Володя, расскажи, каким ты видишь наш будущий фильм?» А я его еще никаким не видел, мы даже актеров еще не искали. Я только подходил к работе, изучал западноевропейскую сказку. Не был готов. А она уважаемая пожилая дама, и врать ей мне совершенно не хотелось. Решил: что будет, то будет! Схватил гжельский чайник, пошли. Пришли, позвонили. Дверь открыла Астрид Линдгрен. «Здравствуйте!» — «Здравствуйте!» Чайник подарил. Пошли на кухню, чай заварили. Думаю: «Ну, сейчас спросит». Нет, идем в кабинет. Думаю: «Ну, сейчас точно спросит». Сели, чай налили, и вдруг она говорит: «Володя, ты со скольких лет себя помнишь?» Я отвечаю: «Лет с четырех». — «Расскажи все, что помнишь». Два с половиной часа я рассказывал. Понимаете, насколько она была мудра! Ведь, рассказывая о себе, я говорил о фильме, который смогу или не смогу сделать. Ведь то, что моя память вобрала, и есть я. И это были два с половиной часа моей исповеди. Она поверила, встала, обняла меня и сказала: «У нас будет хорошее кино».

«В принципе, детская режиссура делится на два направления. Либо воссоздание (сначала режиссер показывает ребенку: „Ты войдешь, скажешь так“, а потом добивается этого долгими репетициями), либо создание атмосферы (ты отпускаешь его на свободу). Я сторонник второго. Это сложней, это мучительней, на это уходит больше сил, но зато это искренней. Дети ведь очень естественны...»

Свой творческий путь вы начали не как режиссер, а как актер. Почему? Почему вы выбрали именно эту стезю?

Соседство помогло. Если бы не оно, вряд ли я бы пришел в кино, потому что тогда режиссерская профессия была никому не ведома. А когда поступил в ГИТИС на актерский, понял, что режиссура интереснее, что актер — человек зависимый. Я же не знал, что режиссер тоже будет зависимый. Сейчас главный человек — продюсер: он утверждает актеров, эскизы, музыку. У меня продюсера нет. Хотя я сам продюсер, мой продюсерский дебют — фильм «Приходи на меня посмотреть» с Олегом Янковским, хорошая новогодняя сказка. Потом я продюсировал Грымова с Алексеем Петренко в «Коллекционере», первый фильм Гарика Сукачева «Праздник в начале войны». Это все мои продюсерские работы.

Мне сейчас немножко грустно оттого, что рухнула тайна кинематографа, потому что это иллюзион, это таинство. И Любовь Орлова, Борис Федорович Андреев были для нас небожителями. А мы за последние десять лет с экранов телевизоров такого наговорили друг о друге, так недостойно себя вели, что очарование ушло. Тяжелое время было, но нельзя было так трепать друг друга, такими завистливыми быть. Люди не прощают этого. Я знаю, что невозможно восстановить прежние отношения в кинематографе. Как невозможно вернуть прежнюю жизнь. Но уважение и любовь к кинематографу надо возвращать. Тогда люди снова начнут ходить в кино.

А как возникла идея снять «Маленькую принцессу»?

Я хотел сделать чувственную историю. Потому что, к сожалению, наши подростки перенасыщены информацией. Они сами не могут выбирать, что правда, что неправда, что важно, что неважно, где ложь, а где истина. И на информационном уровне с ними общаться трудно. А на уровне эмоций можно. Ведь не отменяли Десять заповедей, не отменяли чувственных регистров в человеке. Истины человеческие до них быстрее доходят на уровне эмоций. Это как вечерняя сказка — какой бы страшной она ни была, но ребенок держит бабушкину руку, а она теплая, и голос бабушкин успокаивает. А еще интереснее услышать сказку, про которую знаешь, что страшная, но с хорошим концом. И мы стали искать что-то подобное. В детской мировой литературе таких вещей немного. Когда я нашел «Маленькую принцессу», она мне очень понравилась, и мы стали ее разрабатывать.

Кадр из фильма «Маленькая принцесса»

И наверное, сложно было найти героиню?

Я искал ее по всей России: на Урале, в Нижнем Новгороде, в Екатеринбурге, в Петербурге. И нашел балерину Настю Меськову. На ее плечи легла очень тяжелая работа. Но в ней такая внутренняя сила оказалась! Даже Алла Демидова не выдерживала ее натиска, ее напора, просила меня подыгрывать ей за камерой, говорила: «Я не могу. Меня начинает колотить. Я напрочь забываю текст».

А где снимался фильм?

Нам для съемок впервые открыли Массандровский дворец в Крыму. Дворец был долго закрыт для посещений, и нам сказали: «Снимать можно только в этом уголочке, в этой комнатке, вот этот кусочек лестницы». А потом служительницы увидели, что это за труд, все в слезах подходят ко мне и говорят: «Сейчас мы вам все откроем». Они открыли нам заповедную комнату, в той части дворца, где раньше был часовой механизм и куда вообще запрещали выходить. Там могли находиться три человека, не больше, а мы залезли со светом, с камерами и снимали там Бекки. Люди сочувствуют, когда видят, что не тяп-ляп.

А какая картина у вас самая любимая?

Первенец, конечно, «Усатый нянь». Но, пожалуй, из самых близких, родных как раз «Маленькая принцесса». Я ее очень люблю, душа моя там бьется.

Все ваши фильмы — о детях и взрослых, о встрече двух поколений. Что вы считаете важным передать, сказать об этом?

Отцы и дети — сложная тема. Я начинал делать сериал на канале «Россия» (его приостановили), суть там в следующем: если родители не покаялись в своих грехах, дети их унаследуют. Дочь повторит те же ошибки, что и мать. Ей можно говорить что угодно, все равно она сделает не так. Я об этом долго думал. Мне кажется, будь все иначе, следующее поколение уже исправило бы ошибки и человечество было бы отвратительно в своем совершенстве. Это скучно. И поэтому Господь придумал так, что ты сам делаешь выбор. Ты вправе поступить так или иначе. Ты свободен.

В чем самая большая проблема сегодня во взаимоотношениях поколений?

В разобщенности. К сожалению, сегодняшнее разобщение в обществе сказывается на семье... Мы ужасные люди: у нас нет чувства меры. Представьте — 230 миллионов человек бежали к коммунизму, к светлому будущему. Потом в одночасье нам говорят: «Стой!» — и разворачивают в другую сторону, еще непонятно куда. И мы — нет чтобы присесть, взвесить, подумать, что хорошего было, пока бежали, — побежали в совершенно другую сторону. Дети нам говорят: «Предки, что вы натворили за 75 лет, чего добились? Ничего у вас нет», — и мы стали считаться, делиться. А какое уважение к старшим (не только к родителям, но и наставникам, учителям) тут может быть? Вот дети и говорят: «Мы сами по себе, мы все знаем, все умеем». Если бабушка в компьютере ничего не понимает, это уже не бабушка, а так, тень. И некому им объяснить важные вещи... Безответственность государства, безразличие к собственному народу чудовищны. Как может быть при этом в семье все хорошо? Ведь все связано. Слава Богу, русский человек терпим, мы снесем и это — уже держимся друг за дружку и говорим: «Господи, надо пережить, надо продержаться». Извините за пафос...

Часть вашей творческой жизни пришлась на советский период, часть на новое время. Поменялись ли те нравственные вопросы, которые вам хочется поднимать в фильмах?

Не важно, кто нами правит. Жизнь есть жизнь, и все зависит от тебя: как ты — зрело или незрело — подходишь к действительности. Я очень хотел сделать молодежную картину, историю современных Ромео и Джульетты: весь мир восстает против них, а они вопреки всему любят друг друга. Должна была получиться музыкальная, нервная, чувственная картина. Но на нее нет денег. Как нет их и на детское телевидение, которое для меня сейчас важнее, чем кино. Я последний год занимался контентом детского национального канала. Мы разработали три программы: для детей с 4 до 8 лет, с 8 до 12 лет и с 12 до 16 лет. Это три разных мира, три разных ощущения. Продумали все, включая и экономику, и закупки европейских фильмов, и собственное производство. Но ничего не делается, и эфир не дают — на федеральных каналах детского вещания нет. Но не стоит паниковать: есть надежда на кабельные, спутниковые каналы, которых сейчас становится все больше.

А какое кино нужно современным детям?

У них уже другое визуальное восприятие. Но нельзя только об этом думать. Мы все равно «Гарри Поттера» не сделаем, даже если очень захотим. Однако у нас есть то, что мы хорошо делаем, — чувственные истории, нежные, трогательные. Нужно сохранять традиции, нельзя их отменять. Разумное соединение традиции и современного формата — вот что сегодня нужно. В каком соотношении, вопрос авторский. Сказку даже с моим любимым Пуговкиным в фольговой короне и с плохой графикой современные дети смотреть не будут. Я делал опрос: «Что бы ты экранизировал из прочитанного?» И большинство детей хотят экранизировать сказки, но страшилки. Ближе к Гоголю. «Вий». Нужно это учитывать.

А как вы находите общий язык с детьми, какой возраст вам нравится?

Мне очень нравятся дети 8-10 лет. Очень сосредоточенные, собранные, очень понимающие, знающие. Откуда — непонятно. Но это просто наслаждение и, не скрою, внутренняя надежда, что мы воспрянем и наша совесть проснется.

Подписаться на журнал «Человек без границ»